Конец – молчание

Только Дима вышел тогда на Паризер-плац – до нужного ему дома оставались какие-то метры, – как около него затормозил «опель», и Варгасов, не успев опомниться, оказался на заднем сиденье, между двумя верзилами в штатском. Видно, разговаривать они не были приучены, так как, в ответ на Димины попытки что-то выяснить, упорно молчали. Зато работу свою выполнили отлично! Никто из людей, находившихся на улице, даже не заметил, что молодой человек сел в прижавшуюся на мгновение к тротуару машину не по своей воле.

Варгасов – и сидя в «опеле», и ожидая на скамье, в коридоре, и переступив порог просторного кабинета, на ковровой дорожке которого валялась толстая, вся в бурых пятнах веревка, – все время лихорадочно думал: что же произошло, в чем они с Максимом Фридриховичем ошиблись?

Вроде все так удачно складывалось после того потрясения, что пришлось пережить, едва они ступили на немецкую землю… Судьба словно компенсировала их за страшные сутки, проведенные в одиночных камерах!

И квартиру нашли недорогую, но уютную, заботы о которой, как и о двух холостых мужчинах, охотно взяла на себя приветливая хозяйка, фрау Шуккарт, вдовствующая с той «проклятой» войны… И с местными фашиствующими соотечественниками сразу же обрели общий язык: немалую роль тут, правда, сыграл их главарь, Игорь Анатольевич Скобликов, к которому Дима явился с рекомендательным письмом Редера и который, еще до этого визита наслышанный о Кесслерах, помог Максиму Фридриховичу устроиться на знаменитый завод П. Леви, изготавливавший радиоаппаратуру… А через несколько дней крупно повезло и Диме.

Максиму Фридриховичу дали ответственное задание: срочно отремонтировать приемник в квартире полковника фон Эберхарда, недавно назначенного правительственным комиссаром по призыву в армию. Старому аристократу понравилась работа Кесслера. Но, кроме того, бывший кайзеровский офицер увидел военную выправку Максима Фридриховича.

Разговорились. Обнаружили не только общих знакомых (к счастью, покойных) в Баварии, откуда происходили оба рода, но и кое-какие общие взгляды. Постепенно добрались до юного Кесслера, судьба которого пока еще была не устроена. Фон Эберхард выразил желание познакомиться с юношей. А познакомившись, был очарован его умом, скромностью, отличными манерами…

Вскоре Дима, пройдя довольно условную медицинскую комиссию, неожиданно обнаружившую в здоровье юноши немало изъянов и потому посчитавшую, что к действительной военной службе он не пригоден (в крайнем случае – эрзац-резерв первого разряда), поступил в распоряжение своего покровителя.

Смышленый и ловкий Пауль Кесслер, быстро усвоивший солдатскую заповедь, что сапоги и поясной ремень должны блестеть, «как бычье брюхо при лунном сиянии», в хорошо отутюженной форме, на которой нарядно выглядели даже бледноватые унтер-офицерские серебряные галуны, не говоря об аксельбантах, положенных для торжественных случаев, бегал, четко выполняя поручения Эберхарда.

Пауль Кесслер почти сразу разобрался во всех премудростях хозяйства, за которое отвечал полковник, безошибочно ориентировался в инстанциях, с какими приходилось иметь дело. А с красной папкой – ее по диагонали пересекала желтая полоса, признак секретности, – почти не расставался.

Он свыкся с ней так же, как со своей солдатской книжкой в твердой коричневой обложке. Пауль, закрыв глаза, мог рассказать, что написано на каждой из многочисленных, четкоразграфленных страниц: где стоит крестик возле имени матери, означающий, что Ольга Кесслер умерла; где сказано о приметах владельца книжки и проставлена не только длина, но и ширина его стопы; где перечислены предметы обмундирования, которые теперь – вплоть до «набрюшника» – числятся за ним; где упомянуто, что Кесслер получает содержание не по самому низшему, шестнадцатому, разряду, а как унтер-офицер – по четырнадцатому.

Ну а что касается бумаг «входящих» и «исходящих», обычно лежавших в красно-желтой папке, то новый сотрудник Эберхарда был прекрасно осведомлен о том, насколько необходимо соблюдение военной тайны.

Все вокруг, пользуясь своим старшинством и многоопытностью, твердили об этом на разные голоса. И Пауль, лихо щелкая каблуками, молча склонял в знак полного согласия свою идеально причесанную русую голову. Что означало: «Я прекрасно понимаю ответственность, которая на меня ложится, и вашу тревогу, господа… Но все будет в полном порядке!»

Наверное, именно поэтому младший Кесслер никогда не торопился вручать по назначению проходившие через него документы, а старался подержать их у себя, попривыкнуть, к ним. Но ровно столько, чтобы никто их не хватился.

Особенно он был внимателен к тем бумагам, на которых в верхнем правом углу стояли красный оттиск, сделанный каучуковым штемпелем, и буквы, указывающие на степень секретности… Правда, он не пренебрегал и более скромными грифами. Например: «Для служебного пользования», «Не подлежит оглашению» или «Конфиденциально»…