Конец науки: Взгляд на ограниченность знания на закате Века Науки

Надеясь выяснить, почему Фукуяма опускает этот момент, я позвонил ему в январе 1994 года в «Ранд Корпорейшн», где он получил работу после того, как книга «Конец истории» стала бестселлером. Он ответил с осторожностью человека, занимавшегося политикой. Вначале он неправильно понял мой вопрос; он подумал, что я спрашиваю, может ли наука помочь нам делать нравственный и политический выбор в постисторическую эпоху, а не будет ли у науки конец. Урок современной философии, сурово читал мне лекцию Фукуяма, заключается в том, что наука в лучшем случае является морально нейтральной. Фактически научный прогресс, если его не сопровождает нравственный прогресс обществ и отдельных личностей, «может сделать вам хуже, чем было без него».

Когда Фукуяма наконец понял, что я предлагаю — что наука может обеспечить для цивилизации тип унифицирующей темы или цели, — его тон стал более снисходительным. Да, несколько человек написали ему письма на эту тему.

— Я думал, что это любители космических путешествий, — усмехнулся он. — Они писали: «Ну, вы знаете, если у нас нет идеологических войн, то мы всегда можем бороться с природой в определенном смысле, расширяя границы знаний и покоряя Солнечную систему».

Он издал еще один смешок, словно с упреком.

— Значит, вы не воспринимаете эти предсказания серьезно? — спросил я.

— На самом деле нет, — ответил он устало.

Пытаясь вытянуть из него что-то еще, я сказал, что многие известные ученые и философы — а не только фанаты «Звездного пути» — верят, что наука, поиск чистого знания, представляет собой судьбу человечества.

Фукуяма хмыкнул, словно больше меня не слушал, а снова встал на тот восхитительный путь Гегеля, по которому шел до того, как я позвонил. Я попрощался.

В конце концов Фукуяма пришел к тому же заключению, которое представил Стент в «Приходе золотого века». Несмотря на разные подходы они оба сделали вывод, что наука в меньшей степени была побочным продуктом нашей воли к познанию, чем нашей воли к власти. Отказ Фукуямы, которому все наскучило, от дальнейших занятий наукой, говорил о многом. Огромное большинство людей, не только непросвещенные массы, но также и те, кто претендует на интеллектуальность, типа Фукуямы, находят научные знания в лучшем случае малоинтересными и определенно не стоящими того, чтобы служить целью всего человечества. Какой бы ни оказалась дальнейшая судьба Homo sapiens — вечная борьба Фукуямы, или вечный гедонизм Стента, или, что более вероятно, некая смесь обоих, — она, вероятно, не будет целью научных знаний.

Фактор «Звездного пути»

Наука уже завещала нам невероятное наследство. Она позволила нам нанести на карту всю Вселенную, от кварков до квазаров, и определить основные законы, управляющие физическими и биологическими космами. Она дала истинный миф творения. Через применение научного знания мы получили вызывающую благоговение власть над природой. Но наука оставила нас еще мучимыми нищетой, ненавистью, насилием, болезнями и вопросами, типа: было ли наше появление неизбежностью или просто счастливой случайностью? Также научные знания, вместо того чтобы сделать нашу жизнь осмысленной, заставили нас встать перед бессмысленностью (как любит выражаться Стивен Вайнберг) существования.

Кончина науки, конечно, обострит наш духовный кризис. Это клише неизбежно. В науке, как и во всем остальном, значение имеет сам путь, а не пункт назначения. Наука изначально пробуждает наше чувство удивления, по мере того как она открывает нечто новое в этом хитроумно устроенном мире. Но любое открытие, достигнув высшей точки, в конце концов идет на спад. Давайте допустим, что случается чудо и физики каким-то образом подтверждают, что вся реальность происходит из изгибаний петель энергии в десятимерном гиперпространстве. Как долго могут физики или все остальные поражаться этой находке? Если эта истина окончательная, в том смысле, что она устраняет все другие возможности, затруднение вызывает еще большее беспокойство. Эта проблема может объяснить, почему даже таким искателям, как Грегори Чайтин, трудно принять, что чистая наука, великий поиск знаний, является конечной, а то и уже закончилась.

Но вера в то, что наука будет продолжаться вечно, это просто вера, происходящая из нашего врожденного тщеславия. Мы не можем не верить, что являемся актерами в эпической драме, придуманной каким-то космическим драматургом, любящим напряжение, трагедию, комедию и — в конечном счете, мы надеемся, — счастливый конец. Самым счастливым концом будет отсутствие конца.