Конец одиночества

Винсент за ней, а я вслед за ними. Некоторое время кажется, что я их уже догнал и скоро обгоню, оба завизжали, когда я начал их обходить, но перед самым финишем я пропускаю их вперед.

Запыхавшиеся и хохочущие, мы стоим на вершине холма. Внизу под нами долина. Когда мы поравнялись с дубом, возвышающимся над скамейкой, мои дети отреагировали на это так же, как когда-то мы с братом и сестрой.

– Тут кто-то отрубил ветку. – Поймав мой взгляд, Винсент обнаружил все еще голую выпуклость на стволе дерева.

– Я знаю, – говорю я. – Думаю, ее собственноручно отпилил твой дед.

Я не хочу рассказывать моим детям небылицы, которые слышал от своего отца.

– Твой папа ее отпилил? – спросила Луиза. – А почему?

Я пожимаю плечами, но по спине пробегает легкая дрожь.

Луиза же все выписывает рукой вырезанные на коре слова: «L’arbre d’Eric» – знаки, которые полвека назад ножиком процарапал на нем мой отец.

* * *

Две недели в Бердильяке пролетают незаметно. Я часто думаю о том, как быстро мы трое – братья и сестра – потеряли друг друга из вида, едва кончилось детство. Как рано нам пришлось узнать, что жизнь не вечна, и как по-разному каждый из нас на это реагировал. Моя сестра – с жадностью наслаждаясь жизнью, мой брат – дрожа над нею. Однако после всех этих лет, прожитых порознь, когда каждый шел своей дорогой, вот мы тут снова вместе, сидим утром за общим столом. Для всех за ним едва хватает места; мои дети дразнятся и задевают друг друга, Элена уговаривает их и успокаивает; голос Тони громко раздается на всю комнату; Марти шуршит газетой и говорит про какую-то статью, Лиз ему возражает; гремит опрокинутый стул, поднимается крик, все тонет в общем гаме. И только я за этим столом сижу тихо и, закрыв глаза, просто слушаю: мне эти звуки приятны. Одиночество в себе мы можем преодолеть только сообща.

В последний день мы устраиваем пикник на лужайке. С безоблачного неба льется солнце, жарко нагревая траву. Моя сестра расстилает одеяло, хаски взволнованно принюхивается к запаху сэндвичей с ветчиной, которые принесла Елена. Дети в это время убегают от Тони, который преследует их с диким рычанием и говорит, что он лесное чудище, сейчас, мол, поймаю вас и съем.

Лиз, к этому времени уже на последних месяцах беременности, вздыхает: «Ну сущий ребенок!» Однако на лице у нее проглядывает улыбка.

Я наблюдаю за тем, как мой сын с серьезным видом спасается от Тони. Как всегда, по его выражению и не догадаешься, что на самом деле для него это веселая игра. И за тем, как визжит моя дочь. Утром мы с ней сильно повздорили из-за того, что она, к своему ужасу, узнала, что после каникул ей поставят на зубы брекеты. Это был один из тех моментов, когда мне очень не хватает Альвы, и я спрашивал себя, как бы она поступила на моем месте. При этом я задумался о том, так ли уж сильно я отличаюсь от моего отца.

Луиза же давно забыла об утренней размолвке, она прячется за моей спиной и кричит, чтобы я защитил ее от лесного чудища.

Подходит Тони и тычет в меня пальцем.

– Пропусти! – рычит он низким, не своим голосом.

– Вали отсюда, свистулька! – отвечаю я.

И слышу за спиной смех моей дочери.

Тони грозно на меня наступает:

– Еще одно такое слово, и тебе смерть!

Собравшись ответить, я вдруг вижу, как на опушке, крадучись, одиноко ходит за кустами Винсент. Пробормотав, что сейчас вернусь, я направляюсь к нему.

– Только давай поскорей, – говорит Тони. – Мы сейчас начнем играть в футбол.

Я прибегаю в лес, где мой сын нерешительно отламывает ветку и бросает ее на землю. Я кладу руку ему на плечо, и мы вместе идем дальше. Наконец мы выходим к каменистой речке, через которую переброшено бревно. Тотчас же в ушах у меня явственно раздается голос отца, предостерегающий, что это слишком опасно.

Мой сын с любопытством разглядывает бревно.

– Посмотри-ка, как далеко до воды, – говорит он.

– Больше двух метров.

– Думаешь, через него кто-нибудь переходил?

– Еще как!

– А я не верю.

– Так вот, дорогой мой, когда мне было столько же, сколько тебе сейчас, я много раз по нему перебегал. – Мысленно посчитав, я невольно засмеялся. – Это было тридцать четыре года тому назад.

Винсент вскидывает на меня удивленный взгляд.

– Не верю, – повторяет Винсент. – Тут можно разбиться.

Мне вспоминаются слова Вордсворта: «Кто есть дитя? Отец мужчины»[47]. Я посмотрел в испуганные глаза Винсента, и это все решило. Он еще пытается меня удержать, но я уже ступил на бревно. Винсент кричит, чтобы я этого не делал, но ноги несут меня вперед. Бревно шатается, голова закружилась, и я чувствую, как страх тяжелым комом собирается в груди. Я вспоминаю, как Альва в свой первый приезд в Бердильяк, раскинув руки, просеменила по бревну. И ради нее тоже я обязан сейчас его пройти.

Примерно на середине пути Винсент понял, что удерживать меня уже не имеет смысла, и тогда он начинает меня подзадоривать. Один раз я бросаю взгляд себе под ноги, на торчащие из воды крупные, отшлифованные водой камни, и живо рисую себе, как снова попаду в больницу.