Конец осиного гнезда. Это было под Ровно

— Сейчас, сейчас. Все по порядку, — успокоил Семен. — Теперь уже и до конца недалеко. Так вот… Прочел я и до того расстроился, что едва не заплакал. Ну, а потом наступила разрядка. Мы выложили здоровенный костер, наломали хвои, улеглись на нее и заснули. И приснилось мне, будто погоня настигла нас. Меня схватили, оплетают веревкой, я хочу вырваться и не могу. Проснулся — и в самом деле связан. И Накрохин тоже. Уже светло. Нас плотным кольцом обступили бабы, подростки, кто с топором, кто с вилами, кто с граблями.

А предводитель у них старик лет под семьдесят, с малокалиберной винтовкой.

Накрохин говорит ему:

«Мы свои, дедушка. Ошибка тут вышла».

«Волки вам свои! — объявил дед. — Ишь ты, свои отыскались! Как научились по-русски болтать, значит, и свои? А это что за цацка? — Он тряхнул автоматом. — А это что? — Он пнул ногой рацию. — А немцы кому понадобились?»

«Ну ладно! — в отчаянии проговорил Накрохин. — Веди нас куда следует, а там разберутся».

А разобрались лишь назавтра к вечеру. А Роберт Францевич мне не приснился. Тот старик, что предводительствовал бабами, и оказался им. Его-то я и счел за эсэсовца, а он родом из-под Риги, латыш, эвакуировался в Пензенскую область и работал в этой деревне кузнецом.

— А как же пилот? — поинтересовалась Таня. — Почему он дал белую ракету?

— У него выхода другого не было, — ответил Криворученко. — Мы пролетали над соединением нашей авиации дальнего действия, и с земли, не зная, чей самолет, потребовали условного ответа. Иначе угрожали открыть зенитный огонь. Пилот заглянул в табличку, видит, что надо отвечать белой ракетой. А по белой мы должны прыгать. Вот так оно и вышло…

Рассказ развеселил всех. Потом я спросил Криворученко, почему он второй раз прыгал не с Накрохиным, а с новым радистом. Семен объяснил, что у Накрохина умер сын, и Фирсанов отпустил его на две недели в Казань.

Я встал. Предупредил Семена, что связь будем поддерживать через Фому Филимоновича, а когда понадобится, встретимся снова.

Старик проводил меня до забора и пожелал счастливого пути.

Я шел на Опытную станцию довольный и веселый. В радиограмме я сообщил все, что требовалось и что я намечал.

23. Похитун впадает в панику

Гауптман Гюберт ожидал меня в гостиной. Он прохаживался по комнате, заложив руки за спину.

— Каковы успехи? — спросил он.

Я потер лоб, как бы собираясь с мыслями, и сказал смущенно:

— Я могу задать вопрос?

Гюберт удивленно поглядел на меня:

— Прошу…

— Скажите, пожалуйста, если это можно: какой участи подвергся тот парашютист, которого вы поймали осенью?

Губы Гюберта дрогнули. Такого вопроса он, конечно, не ожидал. Устремив на меня пристальный взгляд и, видимо, быстро соображая, он произнес:

— Передан городским следственным органам. А что?

— Я не могу поручиться наверняка, хотя обычно на зрительную память не жалуюсь, но, кажется, с тем офицером оказался этот самый парашютист. Я выследил его. Он вошел в дом 67 по Витебской улице и остался там.

Гюберт озабоченно нахмурился и сказал:

— Позвольте… позвольте… Как это могло быть?

— Не знаю. — И я пожал плечами.

Мы оба «играли». Это были строго рассчитанные ходы шахматистов.

— Почему же вы не схватили его?

— Во-первых, я решил, что его, видимо, используют в какой-то комбинации. И, во-вторых, он был не один. Распрощавшись с тем советским офицером, он направился дальше в сопровождении полицейского… Похоже, что пробравшийся сюда офицер-чекист крепко связан с этим парашютистом. До вашего указания я решил не действовать.

Гюберт помолчал и сказал:

— Вы поступили правильно. Я выясню, в чем там дело. Они видели вас?

— Думаю, что нет.

— Это уже лучше…

Я положил пистолет на стол и попросил указаний для дальнейших действий. Гюберт отмолчался.

Я шел к себе, твердо уверенный, что судьба предателя Наклейкина, мастерски сыгравшего роль Проскурова, а заодно и судьба гестаповского переводчика решена окончательно и без вмешательства подпольщиков. Два предателя получат должное от руки своих же хозяев… И в то же время я дивился беспечности Гюберта: как мог он, зная, что я посещаю город, оставлять в нем предателя Наклейкина?.. Неужели даже такой стреляный воробей сделал промах?

В своей комнате я застал Похитуна у включенного радиоприемника. Он слушал передачу Советского Информбюро. Похитун был так сосредоточен, что даже не заметил, как я вошел. Я встал за его спиной и прислушался. Диктор сообщал об окружении трехсоттысячной немецкой армии фельдмаршала фон Паулюса под Сталинградом, подробно перечислял трофеи, захваченные советскими войсками, называл номера разгромленных вражеских дивизий, фамилии пленных генералов.

Как долго мы ждали этой победы! Мысленно я трижды прокричал «Ура!».

Я тронул Похитуна за плечо. Он вздрогнул и, выключив приемник, разразился площадной бранью.

— В чем дело? — удивился я.

Он встал со стула и, расставив тощие, кривые ноги, посмотрел на меня дикими глазами. От него несло водкой и чесноком. Он был пьян, но это не помешало ему, видимо, понять смысл событий, происшедших под Сталинградом.

— Что? Вы не слышали? — спросил он и икнул.