Конец партии: Воспламенение (СИ)

Я проглотила вставший в горле ком. Кто знает, что было бы сейчас со мной, не поддайся я приступу любопытства и не открой запертую на замок дверь в своей мансарде? Возможно, мое стремление всюду сунуть свой нос спасло мне жизнь.

- Мэтр, - вдруг недовольно подала голос Энжи, про присутствие которой я уже успела забыть. - Мэтр, что происходит?

- Мэтр?.. - пробормотала я, убитая озарившей меня догадкой. - Энжи, и ты с ним… с ними…

- Вы даже не подозреваете, что произошло за время вашего отсутствия, - он ответил за нее и сделал шаг ко мне, не стирая с лица сладкую улыбку. - Мне кажется, нам есть о чем поговорить.

Я шарахнулась к двери, чтобы он ни в коем случае не дотронулся до меня.

- Нам не о чем разговаривать, - выговорила я с трудом, силясь отвести взгляд. Но это было невозможно - он словно приковал меня к себе намертво. Я чувствовала, как воля и разум медленно покидает меня, как все мое тело постепенно сковывают невидимые кандалы, и употребила последние остатки сил на то, чтобы судорожно нашарить за своей спиной дверную ручку.

- Не стоит, - заметил он; на дне его зрачков сверкало неподдельное веселье. - Вам все равно не убежать.

- Мэтр!

От пронзительного вскрика Анжелы Пален вздрогнул и отпустил сжимавшие меня невидимые тиски - все на миг, но мне этого хватило, чтобы распахнуть дверь и метнуться в коридор.

- Чтоб тебя, Анжела! - услышала я его затихающий голос. - Быстро за ней!

- Наташа! - Энжи, судя по всему, выскочила из номера, не дожидаясь его приказа. - Наташ, постой!

Лифта я не стала дожидаться - кинулась вниз по лестнице. Останавливаться я бы не стала, даже если бы услышала просьбу об этом, произнесенную голосом моей матери. После осознания, обрушившегося на меня в номере, я не доверяла больше никому - даже той, кого, как я думала, знала не хуже самой себя уже не один год.

- Натали! - крикнула она откуда-то с верхнего пролета, и я, перепугавшись, что она сейчас меня настигнет, последние несколько ступеней преодолела одним прыжком. Острая боль разлилась от ушибленной ступни до колена, но я не обратила на нее внимания и вынеслась в ярко освещенный холл. Оттуда, не теряя ни секунды - на улицу.

Я так и не удосужилась выяснить, какой сейчас месяц, но было намного холоднее, чем той осенью, когда я исчезла из этого столетия и оказалась в другом. Главный вход отеля выходил прямо на Елисейские поля, и гулявший по проспекту ветер мгновенно заставил меня закоченеть. Из одежды на мне были только тонкие брюки, рубашка, пиджак и балетки - не самый подходящий наряд для этого времени года, но выбирать не приходилось: пользуясь тем, что тротуары запружены народом, я поспешно, но стараясь не привлекать внимания, двинулась по направлению к улице Сент-Оноре - по единственному адресу, который остался у меня в памяти. Зачем я туда иду - я не знала, но больше идти мне было некуда.

Если меня кто-то и преследовал, то мне удалось оторваться - сколько бы я ни оборачивалась, мне не удалось заметить в толпе ни Анжелу, ни Палена. Но шаг я не сбавляла - вдобавок ко всему быстрая ходьба хоть как-то согревала меня. Площадь Согласия я пересекла, втянув голову в плечи, будто лезвие гильотины до сих пор нависало надо мной, рискуя сорваться каждую секунду. Но, конечно, эшафота больше не было и в помине - его заменил рвущийся в мутное вечернее небо белоснежный обелиск. Вокруг него гуляли праздношатающиеся граждане, в большинстве своем туристы - я услышала разговор каких-то подвыпивших немцев, оживленную трескотню то ли японской, то ли китайской парочки, жеваный британский говор и даже чье-то звучное, родное моему уху ругательство, произнесенное с явным украинским акцентом. От такого смешения языков у меня закружилась голова, и я, прижав ладони к ушам, поспешила поскорее убраться с площади.

Тюильри, конечно же, я не увидела - от него остался только павильон Равенства, где я была, наблюдая, как перевязывают рану Робеспьера, несколько часов или несколько веков назад. На соседних улочках заманчиво мерцали вывески кафе и маленьких баров, но у меня в кармане не было ни копейки - даже ассигнаты 1794 года и те остались у тюремщиков в Консьержери. Вздыхая, я проходила мимо витрин магазинов и булочных - Робеспьер, перманентно сражающийся с недостатком продовольствия в городах, наверное, счастлив был бы видеть подобное изобилие…

Дом на улице Сент-Оноре сохранился, но я бы никогда не узнала его, если б не табличка на стене, извещающая о том, что именно здесь провел последние три года своей жизни Максимилиан Робеспьер. Поперек таблички шла уродливая трещина - очевидно, кто-то метнул в нее чем-то тяжелым…

Устало вздохнув, я присела на поребрик напротив входа в дом. Идти еще куда-то я была не в состоянии. Голова гудела, все тело налилось онемением, даже замерзать я перестала, но на вывеску соседней кофейни посмотрела со слабым интересом. Может, зайти туда, заказать кофе, а потом заявить, что мне нечем платить? Меня, конечно, заберут в полицейский участок, но общаться с представителями закона мне не привыкать, а там, наверное, я буду в большей безопасности… и в тепле.