Конец пути

По крайней мере, тогда я уже знал, что иду путями моего предназначения. Меня не убили, поскольку пошел дождь. Банда подростков с рыбного базара не станет уже меня беспокоить. Вот только над ними находились еще люди. Существа, искалеченные именами богов. Отверженные Древом. Те, с которыми я уже не справлюсь и которые однажды меня найдут. Тогда мне придется поверить словам предсказания и положиться на колыбельную Нашей Скорбной Госпожи. Я не знал, что у нее с ними общего, если те не происходили из ее долины, но ничего другого мне не оставалось. Я был Носителем Судьбы и должен был идти вслед за ней.

Пока же я сидел в каменной ванной, полной горячей воды, и трясся.

Глава 6 Капля багрянца

Одиннадцатым

друзей оберечь

в битве берусь я,

в щит я пою, —

побеждают они,

в боях невредимы,

из битв невредимы

прибудут с победой.

Двенадцатым я,

увидев на древе

в петле повисшего,

так руны вырежу,

так их окрашу,

что он оживет

и беседовать будет.

Hávamál – Речи Высокого

Ночь была по-настоящему скверной. Далеко за стенами море ярилось и рвало плавающие в воде плиты битого льда, а потом выплескивало фонтаны белой пены на пирсы и волноломы аванпорта. Тут, на краю Каверн, под самым склоном горы, было чуть потише, но ветер сек мокрыми клочьями снега и мелкими каплями воды, и они кололи кожу, словно песчинки. Ветер казался теплее того, что случается зимой, но тепло это было относительным. Если воспринимать его в сравнении с температурой замерзания воды и другими подобными отвлеченностями. В реальности он нес влажность, пробирался под одежду, пропитывал сукно и войлок ледяной водой и мочил кожу, а потому на таком ветру замерзаешь сильнее, чем на морозе. Такой притворно теплый ветер может заморозить человека за пару часов, довести до гипотермии, поскольку не позволяет согреться.

Недавно на Сплетенных Башнях ударили три колокола, и теперь улицы казались мертвыми. Самые стойкие завсегдатаи таверн и корчем оставили оловянные кубки, задули свечи и масляные лампы. Обгрызенные кости, остатки мяса и овощей кинули с деревянных подносов в котлы на завтрашнюю юшку, каменные полы подмели, очаги затушили.

Выгнали всех, кто пытался примоститься поспать на лавке, столе или полу. Последние гости поволоклись, пряча лица и руки от мокрого снега, в свои дома, если добирались до них, – или до залов и комнаток десятка постоялых дворов и ночлежек, которых было полно в Кавернах. Это район бродяг. Тут все были проездом. Некоторые решали остаться в Саду, но тогда они становились вхожи под надвратную башню, в лучшие районы крепости. Пока же им хватало и того, что они нашли свои постели, свои узелки под ними, свои табуреты и столы, свой кусок крыши над головой, охраняющий от предвесенней вьюги, – и улицы становились пусты.

Остались только мокрые каменные плиты и снег, рассекающий свет фонарей. На пустой и тихой вот уже несколько часов Подстенной улице пламя двух еще рабочих фонарей внезапно уменьшилось, а потом угасло. Улица погрузилась во тьму.

На внутренних стенах стражников почти не было, но даже когда некто решил бы среди ночи шастать в ледяной вьюге по Кавернам и зайти в переулок Подстенной, что заканчивался слепой торцевой стеной, притулившейся к склону и тянущейся куда-то выше к следующему кварталу, то и ему вряд ли захотелось бы глядеть вверх, чтобы высматривать во тьме нескольких мужчин, идущих между зубцами.

А даже если бы и взглянул – не увидел бы в них ничего особенного. Носили они лоснящиеся от дождя шляпы с опущенными полями, мокрые белые туники с черным символом дерева, наброшенные на кольчуги и стеганые поддевки, вооружены были короткими, массивными абордажными мечами Людей Побережья и протазанами на солидных древках. Просто стражники. Видели таких время от времени на улицах и подле порта, а в Верхнем Замке они стояли подле корзин, наполненных горящим углем, глядя на море.