Конец российской монархии

2) …Привлечь теперь же к участию в Думе^[94]… те классы населения, которые ныне совсем лишены избирательных прав…

3) Установить как незыблемое правило, чтобы никакой закон не мог восприять силу без одобрения Государственной думы и чтобы выборным от народа обеспечена была возможность действительного участия в надзоре за закономерностью действий поставленных от нас властей…»

— Да ведь это подходит под понятие «конституция»! — воскликнул кто-то из нас.

Остальные к этому мнению присоединились. Мы поняли слова манифеста так, что император Николай II под давлением обстановки стал на путь самоограничения царской власти в пользу передачи части своих верховных прав народу.

Авторы Манифеста 17 октября и основных законов, приуроченных к нему, явились, однако, по одному очень меткому выражению, товарищами «великого соблазна».

Редакция обоих названных актов страдала полным отсутствием ясности и определенности и потому допускала различное понимание в зависимости от настроения и намерений их толкователя.

Действительно, вполне очевидно, что весь смысл издания Манифеста 17 октября заключался в том, чтобы внести в страну успокоение и умиротворяющим образом ответить на жажду населения видеть Россию конституционным государством. Между тем хотя весь названный манифест и казался построенным на конституционных началах, но самое слово «конституция» нигде употреблено не было.

Столь же двусмысленной была и редакция основных законов. По существу, в нее были включены такие положения, которые с несомненностью являлись в отношении верховной власти ограничительными и потому присущими лишь конституционному государству.

«Никакой закон не может восприять силы без одобрения Думы», — говорилось, например, в одной из статей новых основных законов.

Однако наряду с введением в основные законы таких ограничительных положений был сохранен императорский титул «самодержца», находившийся, казалось бы, в полном противоречии хотя бы с только что приведенной статьей нового закона.

— Словом, и конституция, и самодержавие!

«Конституционная империя при самодержавном царе» — так остроумно вышел из затруднительного положения общеизвестный готский альманах, характеризуя образ правления, установленный в России с 1905 г.

ВДОХНОВИТЕЛЬ МАНИФЕСТА ГРАФ С. Ю. ВИТТЕ

Несомненным вдохновителем Манифеста 17 октября был граф С. Ю. Витте^[95]. Он лишь недавно вернулся из Портсмута, где с относительно ограниченными жертвами ему удалось вывести Россию из того унизительного положения, в котором она оказалась в результате русско-японской войны. По возвращении из Америки Витте, награжденный графским титулом, занял хотя и почетную, но малоактивную должность председателя Комитета министров. Имя его было, однако, окружено ореолом, и многие из русских людей полагали, что именно ему суждено вывести Россию не только из внешнего, но и внутреннего политического тупика.

Граф Витте и в самом деле являлся одним из самых крупных государственных деятелей России конца XIX и начала XX столетия. Я, к сожалению, мало знал его лично, но помню хорошо, что еще в родном мне Киеве, будучи юношей, много слышал о дарованиях этого незаурядного человека, обнаруженных им в период управления местными железными дорогами. Впоследствии, когда Витте был министром финансов, я имел возможность составить о нем собственное мнение по его переписке с военным министром генералом Куропаткиным^[96], попадавшей частично в мой служебный портфель. Мое внимание всегда останавливалось перед его широкими взглядами на возникавшие вопросы и присущей ему способностью предвидеть события, способностью, которая изобличала в нем крупного государственного деятеля.

Года за два до мировой войны, когда граф Витте был уже на покое, среди членов Государственного совета по назначению, мы однажды встретились с ним на прогулке «на островах» в одной из довольно безлюдных боковых аллей. Граф Витте, которому я как-то был представлен, остановил меня, и мы разговорились по вопросу, всех тогда беспокоившему, — о переустройстве наших крепостей и частичном сокращении числа их на западных границах.

— Я особенно опасаюсь возникновения войны в ближайший период времени именно на западных границах, — сказал он. — Это будет особо тяжким испытанием, которое не знаю как вынесет Россия. В глубине русского народа таится много горючего материала, которого не могла нейтрализовать Столыпинская аграрная реформа^[97].

Реформой этой сделана ставка только на «сильного» мужика; заурядный же и особенно слабый крестьянин ею не затронуты. Они остались в стороне забытыми…

Я ответил, что крепости на западе по их состоянию являются источниками не силы, а нашей слабости и что при современных условиях войны отдельные укрепленные точки едва ли вообще в состоянии задержать нашествие сильного врага.