Конец российской монархии

Однако с неблагоприятным впечатлением, произведенным на Францию этим договором, русскому правительству пришлось вновь встретиться в 1917 г., уже после отречения императора Николая II от престола. В мае этого года появились сначала в русской, а затем и в заграничной печати нескромные разоблачения по этому поводу. Это было время, когда в результате русской революции среди французов была поколеблена вера в устойчивость русской политики. Нашему послу в Париже Извольскому пришлось иметь с представителями французского правительства продолжительную беседу, убеждая их в том, что ответственные руководители русской внешней политики оставались всегда лояльными по отношению к принятым ими на себя обязательствам и что самый договор, о котором шла речь, никогда не мог считаться вошедшим в силу, ибо осуществление его было поставлено в зависимость от присоединения к нему французского правительства.

Словам тем не менее верили плохо, и для убеждения в стремлении России продолжать войну с союзниками требовались более реальные доказательства в виде перехода русских войск в наступление, которое могло быть организовано только в середине лета.

Во главе морского министерства при императоре Николае довольно долго стоял адмирал Григорович. Это был умный и очень тонкий министр, которого одно время даже прочили на пост премьера. Усилия его были сосредоточены на скорейшем воссоздании флота, погибшего в период японской войны.

В 1912 г. адмиралом Григоровичем была внесена в законодательные учреждения морская программа, существенной частью которой являлась постройка судов линейного флота. Наш Генеральный штаб, как и некоторые группы морских офицеров, не разделял мнения о пользе срочной постройки линейных судов и усматривал в испрашивавшемся отпуске многомиллионных ассигнований на эту постройку серьезный тормоз для развития более необходимого подводного флота и сухопутной армии.

Инспирируемый нами, генерал Сухомлинов, никогда не умевший, впрочем, быть настойчивым в вопросах, которые могли поколебать его личное положение, пытался, однако, несколько раз докладывать государю о несвоевременности выдвигавшейся морским министром программы, но напрасно. Государь, питавший к морскому делу и к морякам личное расположение, упорно держался взглядов адмирала Григоровича и не сдавался.

— Я ничего не могу сделать, — сказал нам однажды В. А. Сухомлинов. — В последний раз государь, случайно бывший в морской форме, сухо возразил мне: «Предоставьте, Владимир Александрович, более авторитетно судить о военно-морских вопросах нам, морякам».

Так решительно император Николай пресекал доклады своих министров, имевшие целью повлиять на изменение раз принятого им решения, и особенно в тех случаях, когда вопросы выходили за пределы их непосредственного ведения.

Император, видимо, усматривал в этом вмешательстве покушение на свою самодержавную власть; в действительности же при отсутствии объединенного министерства и единой программы это вмешательство, может быть и ненормальное, было единственным средством доводить до верховной власти о наличии разномыслия в мероприятиях, предложенных к осуществлению различными министрами.

Государь император Николай Александрович был глубоко верующим человеком. В его вагоне находилась целая молельня из образов, образков и всяких предметов, имевших отношение к религиозному культу. При объезде в 1904 г. войск, отправлявшихся на Дальний Восток, он накануне смотров долго молился перед очередной иконой, которой затем благословлял уходящую часть.

Будучи в Ставке, государь не пропускал ни одной церковной службы. Стоя впереди, он часто крестился широким крестом и в конце службы неизменно подходил под благословение протопресвитера отца Шавельского. Как-то особенно, по-церковному, они быстро обнимают друг друга и наклоняются каждый к руке другого.

Вера государя, несомненно, поддерживалась и укреплялась привитым с детства понятием, что русский царь — помазанник Божий. Ослабление религиозного чувства, таким образом, было бы равносильно развенчанию собственного положения.

Не рассчитывая на свои силы и привыкнув недоверчиво относиться к окружающим его людям, император Николай II искал поддержки себе в молитве и чутко прислушивался ко всяким приметам и явлениям, кои могли казаться ниспосылаемыми ему свыше. Отсюда его суеверность, увлечение одно время спиритизмом и склонность к мистицизму, подготовившими богатую почву для разного рода безответственных влияний на него со стороны.

И действительно, в период царствования этого государя при Дворе не раз появлялись ловкие авантюристы и проходимцы, приобретавшие силу и влияние.

Достаточно вспомнить о «предтече» Распутина — знаменитом Филиппе, игравшем при Дворе в свое время столь видную роль.

Рядом с религиозностью, суеверием и мистикой в натуре императора Николая II уживался и какой-то особый, восточный фатализм, присущий, однако, и всему русскому народу. Чувство это отчетливо выразилось в народной поговорке «От судьбы не уйдешь».