Конец российской монархии

Быстро промелькнули дни отпуска, подходило время моего отъезда на фронт.

В этот период времени германцы упорно, последним усилием рвали наш фронт в районе Ново-Свенцян. Продвинувшейся вперед неприятельской кавалерии удалось глубоко проникнуть в тыл и прорвать железнодорожную линию Полоцк — Вилейка, и отдельным отрядам этой кавалерии — дойти до Борисова; этим создавалась угроза последней железнодорожной связи наших войск с их тылом к северу от Полесья.

При таких условиях мой путь на Минск становился небезопасным.

Однако ко времени окончания моего отпуска положение на фронте наших армий значительно улучшилось, и я получил возможность благополучно доехать до головной станции 4-й армии, в состав которой входил мой корпус; дальнейший путь должен был быть совершен мною в автомобиле.

Было раннее утро, когда я вышел из вагона. В прозрачном воздухе над станцией парило несколько неприятельских аэропланов. Они чувствовали себя хозяевами положения, так как из-за недостатка авиационных средств и отсутствия противо-аэропланной артиллерии мы не могли ничего противопоставить их полетам над зоной нашего расположения.

Таким образом, одним из первых моих впечатлений по прибытии на фронт было досадное чувство явного технического превосходства над нами наших противников.

Со станции я проехал в штаб армии, расположившийся в одной из помещичьих усадеб невдалеке от железной дороги. Путь туда отчетливо обозначался шестами полевого телеграфа, сбегавшегося с разных сторон к штабу армии как естественному своему центру на известном участке фронта.

Командующий армией А. Ф. Рагоза^[147] — бодрый и жизнерадостный генерал — бегло очертил предо мною положение на фронте его армии, познакомил со своими ближайшими сотрудниками и, гостеприимно накормив обедом, отпустил меня в дальнейшую дорогу — к штабу корпуса.

Рагоза в период Гражданской войны и нахождения во главе Украины гетмана Скоропадского^[148] был военным министром украинского правительства. Впоследствии в Одессе он попал в руки большевиков и, насколько мне известно, был ими расстрелян.

Путь к штабу корпуса остался мне очень памятен по обозам беженцев, кои длинными вереницами тянулись мне навстречу, направляясь в тыл.

Тощие лошаденки, впряженные в возы, на которых сидели дети и был нагроможден домашний скарб; бледные, изможденные лица мужчин и женщин, шедших по обочинам дороги; их лихорадочные глаза, коими они вопросительно вглядывались в нас, проезжавших им навстречу, — все это ярко свидетельствовало о лишениях и страданиях того населения, которое принуждено было покинуть родные места и двинуться в неизвестность. Еще отчетливее говорили о тех же страданиях деревянные могильные кресты, сиротливо разбросанные по пути следования этих несчастных людей.

Душу щемило, и сердце наполнялось тяжкою скорбью от мысли, что нашим войскам не удалось оградить пограничное население от ужасов неприятельского нашествия…

Однако по мере приближения к штабу корпуса приходилось перестраивать свои мысли на иной лад. Отрешившись от тяжкого «вчера», надлежало искать бодрящих нот в настоящем и будущем, чтобы питать ими не только себя, но и других.

Уже под вечер я въехал в обширный, хотя и запущенный барский двор, обставленный прочными каменными постройками, где временно был расположен штаб корпуса. В тот же вечер я отдал приказ о моем вступлении в командование корпусом, во главе коего я оставался почти год — до конца лета 1916 г.

Принятый мною в командование корпус требовал во всех отношениях притока к нему из тыла живых и материальных сил.

Вместо положенных в корпусе 28 тыс. штыков он имел в строю своей пехоты всего лишь около 8 тыс. вооруженных людей. Столь же велик и еще более чувствителен был в нем некомплект офицеров, потери среди коих были вообще во всех русских войсках в процентном отношении вдвое выше потерь в солдатах. Пулеметы и орудия состояли во многих частях и батареях не полностью. Патроны ружейные и особенно пушечные были также на счету, и приходилось вести точный учет, разрешая расходование таковых лишь в крайности.

Люди имели переутомленный вид. Их одежда и снаряжение поизносились, особенно пострадала обувь.

Техническое снабжение корпуса было из рук вон плохо, ощущался, например, крайний недостаток в ножницах для резки проволоки. Между тем части корпуса почти накануне моего прибытия посылались в контратаку на проволочные заграждения противника, у которых люди, естественно, и гибли сотнями.

Лазареты корпуса еще полны были ранеными, с эвакуации коих и началась моя деятельность корпусного командира…

Я не имею никаких оснований думать, что корпус, поступивший в мое командование, мог своею численностью или снабжением существенно отличаться в невыгодную сторону от остальных корпусов русской армии. Некомплект и серьезные недостатки в материальном снабжении были явлением общим для всей русской армии того времени.

При таких условиях думать о каких-либо наступательных действиях, по крайней мере в ближайшее время, не приходилось.