Конец «Русской Бастилии»

Боец умолк. Никто не шевельнулся, не промолвил ни слова. Ждали, когда человек одолеет волнение. Он стоял, сминая пальцами папаху, лицо его было поднято вверх, как смотрят на вершину горы. Слезы текли по его щетинистым щекам. Он не вытирал их. Он говорил о гибели комиссара:

На ранок прийшли попрощатись з Жуком
Рабочi усi Петрограда,
Сказали, шануемо память його,
Що вiн не пустив сюда гада.
— Прощай, наш товарищ, — сказали вони, —
Тебе провожаем в дорогу.
Ти честно пройшов всi тернистi шляхи,
И життя свое дав за свободу![3]

Гул голосов облетел всех собравшихся. Люди одобряли сердечность стихов. Шлиссельбуржцы знали, что эти «вирши», как они ни просты, долго будут повторять в народе. Никто не уходил с пригорка. Приехали крестьяне Борисовой гривы и Горной Шальдихи. Пламя факелов двигалось, разгоралось все жарче.

На озере гремела последняя в году осенняя буря. Необыкновенной силы раскаты чередовались и нарастали, как грохот пушек. Волнами разломило на мелководье припай, и льдины всей своей тяжестью бились о берег…

Хорошо, что на Ладоге шторм. Хорошо, что крепчает ветер. Два друга любили его живой напор. И не они ли это наперекор буре кричат небу и тучам: «Нам жить и жить!»

Вот так наступает бессмертие.

35. Морозовка (Эпилог)

Это событие произошло в конце тридцатых годов. Пулковские астрономы открыли неизвестную малую планету — астероид. Они дали ей название в честь почетного академика Николая Александровича Морозова. «Morosovia» вошла во все международные звездные каталоги.

Еще ранее Советское правительство присвоило имя знаменитого шлиссельбуржца заводскому поселку на берегу Ладожского озера. На картах Ленинградской области появился поселок Морозово, в просторечии — Морозовка.

Однажды летом председатель заводского комитета Иван Игнатьевич Вишняков пригласил академика погостить на Ладоге. Николай Александрович сообщил, когда приедет.

Вишняков очень волновался. Давно уже миновал назначенный час, а Морозова все еще не было.

────

Между тем по зеленым, тихим улицам Шлиссельбурга ходил высокий, совершенно седой старик. Он был в длинном, мешковатом пиджаке, застегнутом нижней петлей на верхнюю пуговицу.

Старик покусывал кончик белой бороды и что-то негромко напевал. Он был в отличном настроении.

Припекало солнце. В ворота ситценабивной фабрики въезжали грузовики. Со стапелей судоремонтного завода доносился стук клепки. В каменном ковше, на воде, затянутой маслянистой пленкой, покачивался буксир с красивым именем «Надежда». Ребятишки-детсадовцы с звонким гомоном и смехом бегали взапуски по аллее, посаженной на валу петровского канала.

Старик повернул на главную улицу, где над самым высоким в городе зданием на тонком стройном древке вился красный флаг. В здании помещался горсовет. Улица носила имя Жука. К ней примыкал сквер, обсаженный низенькими, но густыми акациями.

По скверу неторопливо шли, взявшись за руки, паренек и девушка. У него — вихор на затылке. У нее — маленькая тугая косица. Они шли очень близко друг к другу, их щеки соприкасались. Приезжий кашлянул и обогнал парочку. Он вежливо приподнял шляпу. Юноша сердито, как воробей, взъерошился. Наверно, подумал: «Чего тут надо этому старикану?»

«Старикан» не мог знать, что много лет назад, здесь, вот так же, рука в руке, проходили другой паренек и другая девушка, чем-то очень похожие на этих, с вихром и косицей…

Он свернул на соседнюю улицу, в конце которой за деревьями блестело озеро. На крайнем доме, на синей табличке, было написано: «Улица Чекалова».

У пристани стоял белый пароход, отправлявшийся па правый берег.

Старик посмотрел на часы. Пожалуй, надо спешить. Он хорошо помнил, куда именно нужно ехать. Но совсем упустил из вида, что это поселок его имени.

Он был твердо уверен, что должен прочесть лекцию, одну из бесчисленных лекций, которые за последние годы читал в Ленинграде, в Киеве, в Казани и даже в Пошехонье.

На пароходике никто не обращал внимания на седого человека, который стоял у борта и не отрывал взгляда от оставшейся за кормой крепости. А он смотрел на громоздкие стены, на бастионы и спорил с юношей, встреченным на шлиссельбургской улице.

«Ну, чего ты нахохлился? — говорил он ему. — Ты пойми, пожалуйста, что все это было для тебя; и на каторжном острове волочили мы цепи, и люди шли на смерть, чтоб тебе жилось светло, солнечно… Да-с, вот что я тебе скажу… Ну, шагай, шагай со своей подружкой…»

На правом берегу, у пристани, собралось очень много народу. Блестели медные трубы оркестра.

Старик спросил речника в фуражке с белым верхом, не праздник ли сегодня?

— Кажись, никакого праздника, папаша, нет, — ответил речник, — а чего собрались, неизвестно.