Конец «Русской Бастилии»

Вдалеке за нею бежала Зоська. Один башмак у нее был на ноге, другой в руках. Она смешно подпрыгивала и кричала тоненьким голоском:

— Подожди-ите меня!

Странно, Зося совсем не росла и не менялась. Она не понимала, что у Николая и Муси есть что-то такое, о чем нужно знать только им двоим.

Когда девочка добежала до Невы, лодка уже отчалила.

— Завтра мы вместе с тобой поедем! — прокричал ей Коля. — Ладно?

Зося стояла на берегу. Маленьким кулачком она то терла глаза, то грозила уплывшим.

Лодка выходила на озеро.

Николай с силой греб против течения. Вода звучно разбивалась о килевой брус.

— Тебя обидел Медэм? — спросила Муся. — Не говори, я знаю.

— Думать о нем не хочется, — ответил Чекалов. Весла в его руках прогибались, врезаясь в воду.

Берега уходили все дальше. Дымкой затянуло синие леса и селения среди них.

Лодка качалась на светлых глубинах. Темноперые судачки затеяли под нею веселую возню.

Юноша заговорил так, как говорят, когда знают, что рядом друг и он поймет.

— Какое право имеет Медэм обращаться со мною как со слугой? Ты бы только посмотрела на него. Толстые щеки, острые губы. Усики шевелятся. Голос у него, наверно, негромкий. А мне показалось, он орет: «Все в моих руках! Все в моих руках!»

Мусины серые глаза потемнели. Она смотрела на Николая, Колюшку, и не узнавала его.

— Послушай, разве это так и должно быть, чтобы одни жили в богатстве, а другие, как мы с тобой, — в нужде, в нужде! Это справедливо?

— Я понимаю, это несправедливо, — сказала Муся.

Они шептали, хотя, кроме низко проносившихся птиц, тут никого не было.

— Вот, вот, — обрадовался Чекалов, — самое главное — понять…

Долго еще рассекали они озерную гладь. Гонялись за рыбацкими баркасами. Качались на волне от проходящих пароходов. Махали руками незнакомым людям, едущим в Сердоболь, на Валаам или на соседнюю Онегу.

Виделась им над озером мара́. Чем-то знакомая и чем-то неведомая, далекая и зовущая мара́ счастья…

Муся первая заметила, что время позднее. Надо плыть к берегу.

Николай говорил ей о тяжелом и горьком. Но на душе у нее было хорошо. Правда, немножко грустно. А все-таки хорошо.

— Скоро праздник, — сказала она, — потом ты уедешь. Когда мы с тобой будем еще вместе?..

Ей хотелось, чтобы Коля заговорил о другом. Но им владело все то же раздумье.

— Этот праздник должен решить многое, — произнес он, — но об этом даже тебе сказать не могу…

Лодка плыла по воде, горевшей закатным пожаром. И с поднятых, на взмахе, весел падали куски огня.

12. Слесарь-чудодей

На маевку жители правого и левого берега собирались почти всегда вместе. На заводе работали в большинстве мужчины, на мануфактуре — женщины.

Такие собрания имели самый безобидный вид. Друзья-приятели проводят денек вместе, на приволье. Полиции тут не к чему придраться.

Сходились в лесу, за Ганнибаловкой. Тащили туда ведерные самовары и всякую снедь. Тренькали балалайки. Голоса подвыпивших парней заводили частушечный перебор.

У молодежи, у подростков была своя игра. Они жгли бочку из-под смолы. Такую бочку добывали накануне. Чаще всего ее выкрадывали из пристанского амбара. Прятали в лесу до нужного часа.

Едва настанут сумерки, в разгар веселья зажигали бочку. Мальчишки прыгали через нее. Потом устраивали хоровод. Все брались за руки, пели песни.

Но главное было не здесь, а в глубине леса, на опушке.

Николай давно уже знал, что в лес неприметно уходят многие рабочие. Были среди них и молодые, но непременно из тех, кого называют «самостоятельными», — люди надежные.

Отец туда не ходил. Сын как-то спросил его:

— Чего они там тайком от других делают?

— Разговоры разговаривают.

В этих словах Михаила Сергеевича чувствовалось неодобрение.

Настало время, и жизнь подсказала Коле вопросы, на которые он искал ответа. Захотелось понять: о чем же тайно «разговоры разговаривают»?

Первомайские сходки — маевки — в Шлиссельбурге были в чести не первый год. Для Коли Чекалова это был просто долгожданный денек, когда можно повеселиться. Но он уже чувствовал, что у маевок есть еще и другой, непонятный ему смысл.

После памятного разговора, когда Игнат Савельич обругал Чекаленка «сопляком», он много думал о старом слесаре.

Игнат Савельич считался на заводе первейшим знатоком машин. Когда разлаживался какой-нибудь механизм, обращались к нему. Слесарь был грамотен, но в чертежах не разбирался. Он говорил, что ему надо посмотреть, «потрогать» железо. И действительно, проходило немного времени — и под его короткими пальцами машина оживала. Так его и звали: «чудодей». Даже мастера-немцы признавали у него талант и нередко просили помощи.

Игнат Савельич и сам придумывал машины. Одно такое устройство приезжали смотреть инженеры из столицы. Устройство было простое: небольшой маховик, пара шестеренок с передачей и тяжелая кувалда, насаженная на штырь.

Кувалда при повороте маховика опускалась на железный брусок, плющила его. Никакому кузнецу такой удар не под силу. Приезжие инженеры расспрашивали Игната Савельича о расчетах и чертежах. Он разводил руками:

— Какие чертежи? Я «по месту» работаю.

Инженеры дивились его бесхитростности.