Конец «Русской Бастилии»

Еще в детстве, в деревне, Владимир видел, как усмиряют степных скакунов. У конюха в одной руке — веревка, затянутая петлей на потной, вздрагивающей шее лошади, в другой — кнут. Удар следует за ударом. Ошеломленный конь напрасно бросается в стороны. Он задыхается и наконец падает на подломившиеся колени. Теперь он во власти своего хозяина. «Дикаря» можно ставить в любую упряжку.

В сущности, крепостное начальство действовало тем же простым способом ошеломления.

Шлиссельбургская крепость, как и в далеком прошлом, была застенком. Только без пыточной камеры, без дыбы, без углей в раскаленной жаровне. Василий Иванович Зимберг лучше, чем кто бы то ни было, понимал, что в век электричества и телеграфа средневековые средства устарели.

Еще у многих была в памяти статья, напечатанная в английской газете «Таймс», о жестоком, бесчеловечном режиме в Шлиссельбургской крепости. Эту статью королева Виктория переслала своему внуку, датскому принцу. Тот обратился прямо к царю Николаю. Конечно, речь шла не о замученных людях, но о том, как это могло стать известным всему миру.

Злополучная статья в «Таймс» появилась до 1905 года. Теперь же и в русских газетах нет-нет, да и проскользнет заметочка о благословенном острове. Все-таки шлиссельбургская каторжная тюрьма слишком близка к столице.

Но у царевых палачей свое правило: бей, да без следов, глуши, да без шума. Не так уж трудно убить человека в человеке.

Ох, как остро Владимир чувствовал это затаенное кнутобойство. Отнято все, что наполняет жизнь. Существование становится бессмысленным. Нет деятельности, общения с товарищами, нет книг. Медленная, неотвратимая казнь.

Но они ошибаются, заплечных дел мастера. Право мыслить у человека отнять невозможно.

«Нет, мы не на коленях! Не на коленях!» — Владимир бегал по камере. Он стучал кулаком о кулак.

С начала весны каторжане готовились. Почта в бане не пустовала.

Обнаружилась не слишком значительная, но странная черта в жизни «политиков». Все начали курить, даже те, кто табачного дыма не выносил. При этом куда-то исчезала красная подкладочная бумага из махорочных пачек… Надзиратели не обращали внимания на такой пустяк.

Заключенные на прогулках тихонько и неприметно переговаривались. Больше всего они боялись спутать числа, — в крепости календарей нет.

Наступило первое мая. С утра не произошло никаких событий. Но в третьем, «народовольческом» корпусе каторжане вышли на прогулку с красными бантами. Махорочные бумажки были вдеты в петлицы арестантских халатов.

Вторая смена повторила демонстрацию. Шагали, как обычно, гуськом, но в ногу. Без слов люди пели «Марсельезу».

Зрелище было удивительное и даже торжественное. Стучали кандалы, звучала революционная песня. Кто поет, кто молчит — не разобрать. Губы у всех плотно сжаты. У каждого на груди — красное. Как капелька крови, выступившая из сердца.

Прогулочный надзиратель испуганно попятился. Он отступил за кирпичный столб и дернул шнур вызывного колокольчика.

Немедленно появившийся Гудема рявкнул на надзирателя:

— Чего глядишь? Вызвать конвой! Кончать прогулку!

Люди шли, звеня кандалами. Шли и пели.

Солдаты хватали их, тащили в камеры. Никого не били.

На этой необыкновенной маевке не произносили речей. В третьем корпусе чувствовалось настроение праздника. Каждый выразил свое заветное:

— Мы не на коленях!

Начальник крепости и тюремный инспектор обошли камеры. Политические заключенные говорили одно и то же:

— Требуем улучшения пищи, отмены обращения на ты, выдачи книг.

Начальство возмущалось явным сговором каторжан.

Истинные организаторы маевки: Жадановский, Лихтенштадт, Петров — сознавали, что добиться выполнения этих требований нелегко.

Другие корпуса не выступили вместе с третьим. Уголовные, тюремная «серая кобылка» — их в крепости большинство, — не поддержали политических.

Владимир целыми днями думал об одном: «Все надо было делать по-другому. Главное — по-другому начинать».

Но чем больше он размышлял, тем ясней открывалось ему значение события. «Мы объявили войну крепостному начальству. Теперь — не отступать!»

Это была борьба, без которой Владимир не представлял жизни. Жизнь и борьба — всегда рядом.

14. Светличная башня

В крепости ползли слухи о том, что Зимберг и Гудема ищут зачинщиков маевки. Потом стали говорить определеннее: в третьем корпусе будет порка. Жук передал товарищам, что, если его выпорют, он зарежется.

Старая монета из банной «ховиры» исчезла. Иустин заточил ее с одного края. Он точил ночью о железные перекладины койки. Монету следовало перепрятать, чтобы она всегда была под рукой. Но куда? Из складок одежды ее вытряхнут при первом обыске. Койка? Оконная решетка? Лампа? Нет, все не то. Заметят.

Наконец-то нашел, нашел! Как только раньше не сообразил? Самое подходящее место для того, чтобы спрятать монету, превращенную в нож, на асфальтовом полу, в углу камеры, куда глаз надзирателя заглядывает не так часто.