Конец «Русской Бастилии»

Теперь же в Петрограде стали появляться печатные листы с выписками из раскрытых архивов охранного отделения. В листах приводились имена, фамилии и приметы платных агентов.

В их числе оказался шлиссельбургский белодеревец Арсений, со своим объемистым животом и бородавчатым носом.

Дружинники кинулись в столярную мастерскую. Арсения там не застали. Поспешили к нему домой. Хата оказалась заколоченной. Предателя и след простыл.

Тогда Вишняков сказал, что Арсений ему хорошо известен и он его разыщет.

Вишнякову не трудно было узнать адреса питерских родных Арсения. По этим адресам и пошел… Иван не вернулся из Петрограда ни на третий день, ни на четвертый. В поселке пожалели, что дали пареньку дело не по силам.

В конце недели, на рассвете, сторож Народного дома нашел Вишнякова спящим на крыльце.

— Ванюшка? Живой? — изумился сторож.

Вишняков дождался председателя ревкома. По-солдатски вытянулся и, смахнув мальчишески безудержную улыбку с исхудалого лица, доложил, что задание выполнил. С этими словами он протянул обрывок бумаги, исписанный неровными карандашными строчками.

Жук привлек к себе Вишнякова, щекотнул его небритой щетинкой усов.

Иван настойчиво совал ему в руку «бумажину». Оказалось, это расписка. Некий старшина пулеметной команды удостоверял, что от «гражданина Вишнякова И. И.» принят для передачи в трибунал «контра, по кличке Арсений».

Иван рассказал, как долго пришлось искать следы охранника, как, наконец, набрел на него в переулке у Николаевского вокзала.

Предатель ринулся на Вишнякова, но он ловко увернулся, выстрелил в воздух. Собралась толпа.

— Кого задержал? Полицейского? Провокатора? — посыпались вопросы.

Посланец шлиссельбургского ревкома объяснил, в чем дело. Рослый молодец попросил:

— Посторонись, я ему двину разок.

— Нельзя, — вспылил Иван, — предателя судить будут!

— Ну, коли так, — разочарованно посоветовал молодец, — веди его в Таврический.

Арсению связали руки. Вишняков ткнул его стволом меж лопаток.

— Пошли!

Вот тут и начались мытарства. В Таврическом дворце важные военные сердито замахали на шлиссельбуржца руками.

— Здесь не арестный дом. Веди его в Знаменскую часть.

Там задержанного тоже не приняли, — все камеры оказались забитыми всяким подозрительным сбродом. Но часовой в обмызганной шинелишке сочувственно заметил:

— Может, в пулеметной команде тебя ослобонят. Тут, недалече.

Всю дорогу Арсений канючил:

— Ванюш, а Ванюш… Отпусти, право, отпусти… Я в поселок сам приду, людям в ноги поклонюсь, простят… Не губи…

Вишнякову было жаль слюнтяя. Но ослушаться, не выполнить приказ ревкома не посмел.

Пулеметчики сжалились над пареньком, забрали у него арестованного…

Вишняков, от усталости с трудом шевеля губами, снова ткнул пальцем в «бумажину».

— Вот читай, Иустин Петрович, здесь все прописано…

Через некоторое время после этого события дружина пополнилась еще одной боевой сотней. Выбирали ее командира. Наверно, потому, что там оказались на подбор «огольцы» в семнадцать да восемнадцать лет, они захотели, чтобы и сотник у них был не старше.

— Пускай Ванюшка нами командует! — решили в один голос.

Председатель ревкома покачал головой. Но перечить не стал.

2. Голоса газет

Петроградские газеты приходили в поселок с задержкой, — сразу за два-три дня.

Иустин читал их чаще всего ночью, когда отходила дневная суета. В тишине легче думалось.

Он поднимался в мезонин, садился за стол, зажигал узкий фитилек в лампе-коптилке. Фитилек отбрасывал пляшущий свет на убогую обстановку: железную кровать под суконным одеялом и карту России, прибитую к стене гвоздями. На одном гвозде висел овчинный кожух и серая папаха.

Переворачиваемые газетные листы шелестели. Иустину чудился чей-то злой и надсадный шепот, он сменялся истошным криком. И опять — шепоток, вещий, злорадный. Вдруг все заглушалось трактирным воплем, визгом…

Иустин спорил с голосами, несшимися с газетных страниц. Это ощущение спора было таким сильным, что председатель ревкома поднимался, отталкивал стол, ходил по комнатенке, задевая плечами балки покатого потолка. Жук сжимал кулаки, кого-то убеждал, кому-то грозил.

Голоса были разные, у каждой газеты свой. «Речь» и «Биржевые ведомости» басили. «Вечернее время» и «Копейка» срывались на визг.

Голоса смешивались, перебивали друг друга. Иные настораживали, иные вызывали улыбку.

Через полосы шагала жирно набранная «шапка»:

«Да здравствует свободная Россия!»

И тут же напечатано обращение Родзянко к рабочим: «Я считаю всякие уличные выступления крайне вредными. Надеюсь, что рабочие от этого воздержатся».

Чуть пониже, на последней колонке, — сообщение о курсе акций: Мальцевских, Путиловских, Манташевских, Парвиайнен…

На первых страницах публиковалось постановление Временного правительства о том, что Николай II и его супруга считаются арестованными. Временное правительство в ближайшее время решит, может ли императорская семья оставаться в России или должна выехать за границу.