Конец сказки

Конечно, шкуру ни одна не пробила. Железную-то чешую Великого Змея. Но стрелы ударили градом, целыми копнами – и даже Змей Горыныч это почувствовал. Как в человека – песком швырнуть.

Он вскинулся. Взревел. Отвернул две головы – глянуть, кто там еще отвлекает.

И пыхнул пламенем на три стороны света.

Выросло огненное кольцо. Все заволокло черным дымом. И сквозь него пронесся златоперый сокол. Набросившись на правую голову Змея Горыныча, он заметался у самых глаз, стал клевать их и рвать когтями.

Воздух разорвало ревом. Крепко зажмурившись, чтоб не окриветь, правая голова заклацала зубами, рванулась с общего тулова. Правая сторона чудища задергалась, затопала лапищами, взмахнула крылом.

– Уймись! – заорала средняя голова. – Угомонись!

– Да не могу я!!! – рычала правая. – Уберите его!!!

Востер был клюв сокола-оборотня, крепки когти – но слишком мал он был в сравнении с Великим Змеем. Что муха на собачьей морде. Он не мог ни проклевать, ни процарапать кожистые веки… и потому Финист ударился оземь.

Не совсем оземь, конечно. О чешую. Обернулся полным фалколаком, вцепился когтистыми лапами, распахнул крылья о стальных перьях – и ну полосовать!..

Да целился-то прямо по глазам. Резал шкуру, как саблями.

Правая голова выла от боли. Металась и крутилась, силясь сбросить оседлавшую ее тварь. Средняя потянулась к ней, ища сорвать, скусить Финиста, как вцепившегося клеща, да не могла уловить момента.

– Не дергайся! – гаркнула она. – Замри!

– Уа-вы-ы-ы-ы-ы!!! – истошно голосила правая.

Левая же тем временем снова полыхнула пламенем – вслепую, не видя ничего за черной тучей. Еще раз. Еще. Под лапами что-то хрустело, кричало. Хвост в кого-то врезался, давил, ломал кости.

А потом грудь пронзило острым.

И сразу же вслед – еще раз.

То Илья Муромец метал остатние копья. Одно за другим, другое за третьим, третье за четвертым – и так все махом, пока не закончились.

Испырял Горынычу грудь… да тут же вперед и метнулся. Сквозь дым и гарь, сквозь пламя бушующее. Схватился за самые нижние копья – и полез, как по веткам!

Казался Илья Муромец со стороны громоздок, неповоротлив. Ну точно медведь в кольчуге. Однако ж на деле-то ловок был, увертлив. Левая голова Горыныча и так его хватала, и эдак – все уходил старый богатырь, скрывался в сторону.

А один раз и сам ударил. Шарахнул пудовым кулачищем прямо в нос – и отшатнулась головища, зарычала страшно.

Тем временем Финист продолжал иссекать глаза правой. Та забилась в мучениях, поднялась столбом и полыхнула в чистое небо. Зарево поднялось пламенное.

Три головы на одном тулове пришли в полный раздрай. Трудновато им приходилось, когда каждый на себя тянул. Лапы не слушались, крылья колотили истово, да бессмысленно. Хвост лупил оземь, точно у бобра.

И рев. Громогласный рев накрыл поле, разогнал всех прочь. Стрельцы, кто выжил, спешно отступали, а иные бились с татарвой – те пытались помочь Горынычу.

Но близко и эти не подступали – Великий Змей сейчас не различал своих и чужих. Оглушенный болью, он метался в исступлении, пыхал пламенем во все стороны.

В том числе и на самого же себя. Финист таки добрался до змеевых глаз, резанул по-настоящему глубоко – и из-под век брызнула кровь. Страшно трясущаяся, орущая благим матом, правая голова ударилась о среднюю – и тут же дохнула пламенем.

Опаленная, средняя в свою очередь грызанула правую – и уж не отпустила. Принялась рвать ее, кусать, ловя проклятущего оборотня.

Финист скакал среди страшных челюстей, отплясывал на одной ноге, махал крылами, пытаясь снова удариться оземь, вернуться в птичий облик – да не давали.

Ослепшая правая голова мотнулась особенно сильно и получила от средней удар в нос. Финист не удержался, полетел кубарем – и его крыло угодило меж змеевых зубищ. Те рванули, дернули – и подлетел человек-птица, подпрыгнул, как крыса, терзаемая барбоской.

И упал. Прямо в пасть, прямо в зубы.

Сомкнулись челюсти. Вскрикнул Финист тонко – и замолк.

Размололо его, как жерновами.

– Что там?.. – простонала правая голова. – Сдох он?.. Сдох?..

– Сдох, сдох, – проворчала средняя, выхаркивая россыпь перьев. – Тьфу!.. Тьфу!..

Правая облегченно вздохнула.

И обмякла.

Длиннющая шея словно утратила стержень. Обрушилась, как поваленное дерево, едва не потянув за собой всего Горыныча. Средняя голова заревела, завыла, едва удерживая самое себя.

А левой приходилось еще хуже. Она билась и кружилась, пытаясь сложиться пополам, дотянуться до самого корневища, истока трех шей. Настолько гибки хребты чудища не были, и попытки оставались тщетны.

А у корневища-то богатырь орудовал. Взобрался на эту живую гору Илья Муромец, и теперь сжимал, давил, тискал толстенную шею.

Дубового ствола была та шире. Размаха рук не хватало, чтоб ее обхватить, прямой сажени.

Но была она зато еще и упруга, мясиста – а силища в плечах Муромца таилась непомерная. Словно все тот же дубовый ствол, рвал он шею змееву, выкручивал из недр – и кричала левая голова страшным криком. Плакала горючими слезами.

А потом хрустнуло что-то – и смолкли все звуки. Обмякла и левая голова, как до нее правая.