– Да уж, – хмыкнул я в ответ, – больше, чем я думал. Впрочем, скоро мы покинем этот гостеприимный порт, и пусть местные жители ищут себе другой повод для сплетен. Так что, дружище, держи команду наготове.
– Разумеется. Вы тоже берегите себя и на всякий случай помните, что в порту всегда стоит шлюпка со «Святой Агнессы». Кто знает, может, и пригодится.
Покинув трактир, я двинулся в сторону дворца. Копыта моего коня звонко цокали по мостовой, заставляя немногочисленных прохожих отходить в сторону, давая мне дорогу. Слова трактирщика давно вылетели из моей головы, уступив место мыслям о Катарине и сыне. Не знаю, можно ли назвать мои чувства к суровой шведской принцессе любовью, но ведь она мать маленького Карла Густава, а этот очаровательный малыш – мой сын. Воспоминания о нем то и дело заставляли меня улыбаться, не замечая никого вокруг. Наконец я подъехал к дворцу Трех корон и, кивнув страже, собирался въехать внутрь, когда мое внимание привлек какой-то человек, очевидно пытавшийся пройти внутрь дворца.
– Слово и дело! – неожиданно крикнул он по-русски. – Слово и дело, государь!
Приглядевшись, я, к своему удивлению, узнал в нем Савву Калитина, прижившегося на шведской службе русского студента.
– Ты что, ополоумел? – строго спросил я его. – Того и гляди стражу до родимчика доведешь!
– Они все одно по-нашенски не понимают… – отмахнулся он. – Беда, государь!
– Говори.
– Слава тебе господи, не отбыл ты с его королевским величеством. А то я уж и не ведал, к кому обратиться. Все набольшие люди, кого знал, с королем уехали, а прочие и слушать не хотят!
– Да что случилось-то?
– Бунт!
– О как! А против кого?
– Против тебя, государь.
– Это как? Я тут вроде как не царь, чтобы против меня бунтовать.
– Не царь, а только попы лютеранские на тебя зуб имеют, что ты веру их на Руси вводить не стал. Давно народ мутят, чтобы двор твой разбить да ведьму, которую ты у себя прячешь, взять. Ждали только, когда король с войском отбудет, чтобы ворваться туда да обитателей в делах богомерзких уличить. Ну и деньги, какие ты, государь, из Риги привез, покою многим не дают.
– Чудны дела твои, Господи! – удивился я. – А ты, значит, предупредить решил. Погоди-ка, а тебе какая в том корысть? Ты ведь и сам теперь лютеранин.
– Я верно и нелицемерно служу его шведскому королевскому величеству, – четко проговорил по-шведски Савва, отстранившись, – а вы, ваше величество, супруг его сестры, нашей доброй принцессы Катарины!
– Стало быть, хорошо служишь, – хмыкнул я в ответ, – ладно, а сам-то откуда о сем деле проведал?
Калитин потупился, но, быстро справившись с замешательством, поднял глаза:
– Мне приказали в сем деле участвовать.
– Кто приказал?
– Господин Годвинсон, мой начальник департамента.
– Не помню такого…
– Он хороший друг господина Юленшерны.
– Тьфу ты пропасть, что за поганая семейка!
– Да, господин ярл питает к вашему величеству неприязнь.
– Угу, аж кушать не может. Но я все-таки не понял, почему ты решил их выдать?
– Ох, государь, мне куда ни кинь – везде клин! Чужак я им: как бунт закончится, они меня крайним и сделают. Хотел было с королем на Ригу отправиться, так куда там!
– Хочешь со мной вернуться?
– Прости, государь, не хочу! По сердцу мне порядки и жизнь здешняя.
– И то, что тебя хотят под монастырь подвести, тоже нравится?
– У нас на Руси своих не меньше жрут! А тут только я чужак, а дети мои своими будут. С ними так уж не поступят.
– Блажен, кто верует. Но что теперь-то с тобой делать?
– Не ведаю!
– Понятно, на одно доброе дело решился, и то без ума. Стой здесь, я скоро выйду.
Через пару минут я вернулся к незадачливому русскому офицеру на шведской службе и протянул ему бумагу с королевской печатью.
– Держи, болезный.
– Что это?
– Как что, королевский приказ, унтер-лейтенанту Савве Калитину срочно отбыть в распоряжение генерал-губернатора Спаре.
– Господи боже, а как, король-то уехал?
– Много будешь знать – скоро состаришься, главное, что с этой бумагой ты можешь прямо сейчас Стокгольм покинуть, и никто тебе слова не скажет. Ладно, не благодари… но вот про планы своих друзей – расскажи.