Конец странствий

Как это иногда бывает в особо драматических ситуациях, Марианне вдруг пришла в голову нелепая мысль. Не хотел ли Наполеон просто избавиться от нее? Видимо, Кассандра нравилась ему меньше, чем его маршалы, но ведь не важно, какое побуждение заставило его действовать. Его предложение было таким неожиданным, чудесным. Перед ее глазами снова вспыхнуло сияние. В этот момент она поняла, что в ее руках ключи от ее жизни и свободы. Одно слово... и через несколько минут ворота Кремля отворятся перед нею. Хорошо охраняемая карета унесет ее с друзьями к месту, где свяжется порванная нить и где, окончательно повернувшись спиной к Европе, она улетит к новой жизни, в которой будет только любовь. Но это слово она не могла, не имела права произнести, ибо оно равноценно второму смертному приговору ее крестному.

Зажегшийся в ней радостный огонек потух. Она медленно освободилась от рук Императора, склонив голову, опустилась к его ногам и прошептала:

– Простите меня, сир! Единственное, что я хочу просить, это жизнь аббата Готье!

– Что-о-о?

Он резко отступил, словно сраженный пулей. И теперь смотрел на нее, коленопреклоненную перед ним, в простом темном платье, с измученным лицом, большими, полными слез зелеными глазами и дрожащими руками, сложенными, как для молитвы.

– Ты сошла с ума! – выдохнул он. – Жизнь шпиона, этого подлого священника-фанатика? Хотя он и проклял меня и моих от имени своего Бога мести?

– Я знаю, сир, и тем не менее я не хочу ничего другого, кроме этой жизни.

Он вернулся к ней и схватил за плечи, заставив встать. Черты его лица посуровели, и в глазах появился оттенок стали.

– Полно, приди в себя! Объяснись! Почему тебе нужна его жизнь? Кто он для тебя?..

– Это мой крестный, сир!

– Как?.. Что ты говоришь?..

– Я говорю, что аббат Готье в действительности кардинал Сан-Лоренцо, Готье де Шазей... мой крестный, который всегда был мне отцом. И я умоляю ходатайствовать за человека, несмотря на его опрометчивые слова, остающегося для меня самым дорогим в мире.

Наступила такая глубокая тишина, что участники этой тягостной сцены слышали дыхание друг друга. Наполеон медленно опустил руки. Затем, отойдя от Марианны, он заложил одну в вырез жилета, другую – за спину и начал ходить взад-вперед с опущенной головой, верный своей привычке.

Он ходил так некоторое время, и Марианна боялась пошевельнуться. Внезапно он остановился и повернулся к ней лицом.

– Почему? Ну почему он сделал это?

– Я сама не знаю, сир, даю вам слово. После происшедшего я непрерывно думаю об этом и не нахожу разумный ответ. Ведь он человек спокойный, степенный, большого ума и верный служитель Бога. Может быть, приступ безумия...

– Не думаю. Здесь дело в другом. Мне кажется, ты плохо знала его, что тебя ослепила привязанность! Он просто ненавидит меня, я прочел это в его глазах.

– Это правда, сир, он ненавидит вас! Но, может быть, давая вам такой дерзкий совет, он просто пытался спасти вам жизнь!

– Ну уж нет! Кстати, не был ли он в числе тех непокорных кардиналов, что я приказал изгнать за отказ присутствовать на моей свадьбе? Сан-Лоренцо... это мне что-то говорит. Кроме того, мне приходилось слышать о нем в связи с вами. Ведь ваш брак устроил этот сующий везде свой нос человек.

Возвращение к обращению на «вы» вновь встревожило Марианну. Неумолимо восстанавливалась дистанция между нею и Императором, и скоро, возможно, он увидит в ней не свою недавнюю жертву, а просто крестницу мятежника.

– Все, что говорит Ваше Величество, правда, – с усилием сказала она, – однако я молю о снисхождении! Ведь мне обещано...

– Только не это! Разве мог я подумать? Безумие! Все женщины безумны. Освободить такого опасного заговорщика! И что еще? Почему бы не дать ему оружие и ключ от моей комнаты?

– Сир! Ваше Величество заблуждается. Я не прошу для него свободу. Только жизнь. Ваше Величество вольны заключить его в любую тюрьму... навсегда.

– Как это легко, в самом деле. Мы за тысячу лье от Парижа, окружены огнем пожаров. У меня нет другого выхода, кроме казни. И затем, я не могу помиловать его. Никто не поймет! Если бы еще дело шло о русском, возможно, что-нибудь можно было бы сделать. Но француз! Нет, тысячу раз нет! Это невозможно! Кроме того... он посмел говорить о моем сыне, этого я не прощу никогда! Предсказывать несчастье ребенку! Негодяй!

– Сир! – умоляла она.

– Я сказал: нет! Не настаивайте! И покончим с этим! Просите что-нибудь другое!

С сокрушенным сердцем она поняла, что проиграла. Уже появился мамелюк Али, объявивший, что лошадь Императора оседлана. За ним вошел Дюрок с целым ворохом мрачных новостей: огонь охватил дворцовые кухни, горящие головни начали падать на Арсенал... ветер удвоил силу...

Наполеон обратил к Марианне уже гневный взгляд.

– Итак, сударыня, я жду...

Побежденная, она скорей сломалась, чем склонилась в реверансе.

– Позвольте мне повидаться с ним, обнять в последний раз. Больше я не прошу ничего.

– Хорошо...

Он живо подошел к секретеру, нацарапал несколько слов на листке бумаги, подписал так нервно, что перо заскрипело и брызнуло чернилами, и протянул молодой женщине.