Конец света

— Так ты и есть тот экстрасенс, который продается? — воскликнул он. — Этот «Ролекс» никогда не останавливался, а теперь вот встал.

— Хочешь, запущу? — сказал Саша.

— Запусти, — сказал араб.

— И машина сейчас тоже заведется, — сказал Саша.

— Ты с нами теперь поедешь, — сказал араб и кивнул своим нукерам.

* * *

Теперь, когда времени было много, Ходжахмет часто предавался воспоминаниям. Вспоминал и Чечню.

Бывший когда-то Володей Ахмет Ходяков преподавал тогда в лагере взрывное дело.

За ним, конечно же, присматривали тут, но внешне вроде как доверяли и даже выделяли его среди других инструкторов.

Шеф и господин бывшею Володи, полевой командир Хабибулла-Насреддин, гордился тем, что за неделю убедил русского принять ислам. Причем убедил, не применяя к нему никаких мер по устрашению, не пытал, не избивал — просто поговорил несколько раз по душам, и все.

Хабибулла сам был бывшим советским. Мать — узбечка, отец — таджик. Родился в Душанбе, там ходил в русскую школу, потом в армии служил в Омске в железнодорожных войсках. Потом вернулся домой, пошел работать в милицию. Женился и, чтобы семью прокормить, помогал землякам из деревни своей жены героин через реку Пяндж переправлять. А когда шурави на Новый, 1979 год через мост в Афганистан вошли, тоже ушел через реку… Но к другим, к тем, кто с русскими воевал. Там много было полевых командиров и из узбеков, и из таджиков, не только из пуштунов — коренных афганцев.

По-русски Хабибулла говорил даже лучше, чем прапорщик Консерва, тот, который Леху Старцева на горку посылал батальонную собачонку Шлюху закапывать.

Понравился Вова Хабибулле.

Хабибулла ночами все не спал — наркотик жевательный все жевал да четки перебирал.

У костра на корточках сидит-сидит, а потом велит русского поднять да к нему на разговор привести. Так всю неделю, пока к пакистанской границе шли, где основной лагерь у них тогда был, всю неделю ночи напролет они и проболтали. Про Советский Союз, про армию… Про женщин, про водку и про коноплю… И про Бога…

И в общем, без принуждения, без напряга, принял Вова ислам.

— Вот вы, русские, вы приходите сюда нас жизни учить, приходите нам свой порядок устанавливать, а сами только и думаете о том, как бы лишних тысячу афгани заработать здесь и в Союз бортом[13] лишний двухкассетник[14] да телевизор «Сони» отправить.

— Вот вы нас в армии, когда я еще служил, чурками называли и чморили всячески, унижали, презирали, высокомерие всячески проявляли, вы-де русские, вы белые люди, а мы чурки и чмо… А сами вы здесь, как вы себя здесь ведете? Где ваше учение о равенстве? Ваши слова расходятся с делами. А наше учение, учение Великого Аллаха и его пророка Мухаммеда, оно всех равняет, всех, кто ислам примет. И русского, и узбека, и таджика, и пуштуна. У нас, среди мусульман, у нас нету чурок и чмо. У нас всякий, кто в Аллаха верит, всякий может любую девушку взять, хоть узбечку, хоть татарку, хоть персиянку… и даже двух, и даже трех, были б деньги. А у тебя, Володя, все задатки есть, чтобы много денег заработать. Что там тебя в Союзе ждет? Работа на заводе за сто пятьдесят рублей? Тебе при такой зарплате только на водку хватит. А захочешь квартиру купить, или даже просто одеться красиво, машину купить — сколько тебе лет копить надо с заводской зарплаты?

Хабибулла складно так говорил, и все в самую точку.

Он неторопливо перебирал четки и все жевал свой наркотик.

А искры от костра взметались в бескрайнюю высь черного афганского неба, где звезды были близко-близко.

Оттого, наверное, что здесь горы. А с гор — ближе и к звездам, и к богу.

— У нас с тобой и бог один, Володя, потому как твои предки верили в Иисуса, а это наш пророк Иса, и мы его чтим. И нет бога, кроме великого Аллаха, и Магомет пророк его! Прими и ты ислам, и станешь мне братом. Будешь в лагере бойцов учить, много денег заработаешь, девушку молодую, шестнадцати лет, девственницу мы тебе в Пакистане в Карачи найдем — персик! Купишь себе дом с садом и с бассейном, и ковры в нем будут, и зеленый сад, и еще двух жен в придачу к первой возьмешь — с черными глазами, большими-большими… Машину купишь себе — японскую. Не эту вашу «Жигули», на которую тебе на заводе десять лет копить надо…

* * *

Принял Вова ислам.

Принял и стал Ахметом.

В лагере его поставили сперва преподавать подрывное дело.

Для него это была наука нехитрая.

Еще в учебке и с тротиловыми шашками, и с пластидом, и с детонаторами всех типов и видов поработал.

И фугасы закладывал, и накладные заряды из тротиловых шашек делал, и просто одной лишь скруткой из ДШ[15] умел столб перешибить.

Появились у него и друзья, и наставники.

Хабибулла часто на операции уходил в горы, и в лагере Вова-Ахмет общался теперь в основном с Керимом, американским инструктором, тоже мусульманином из американизированных пакистанцев, да с имамом Набиуллой. Оба по-русски говорили весьма сносно.