Конец цепи

А Кристина сама решала, где ей находиться. У нее хватало опыта, и она знала свое дело, заставила персонал расположенного поблизости мотеля впустить их сюда. А потом отдала ему свой телефон и приказала найти хорошее место.

– Я знаю, что все огорожено, – не сдавался Пальмгрен. – Вы должны убраться оттуда.

– Что происходит? – спросил Лео. – Я ничего не знаю.

По дыханию Пальмгрена в трубке он понял, что того одолевают сомнения.

Когда он заговорил, тишина показалось Лео благом по сравнению с его словами.

– Паническое решение. Вот что происходит. Чертово безумное паническое решение.

31

Сюзан Акерман сидела за рулем первой машины скорой помощи, которая достигла Слотерваартской больницы, на сто процентов убежденная, что произошло какое-то недоразумение.

Мужчина, лежавший в отсеке за ее спиной, выжил вопреки всему. Здание, где он работал, превратилось в гору обломков, когда в него врезалось крыло самолета, и сам он получил сильные ожоги и механические повреждения, но остался в живых, и она доставила его в ближайшую больницу. Он стал первым пострадавшим, привезенным сюда с места трагедии, а за ним должны были последовать другие, бог знает, как много, целый поток с травмами различной степени тяжести, которого могло хватить на всю ночь.

Но сейчас дорогу перед ней перекрывали ограждение и человек в военной форме.

И казалось просто невероятным, что ей надо объясняться.

– Все нормально. Я с авиакатастрофы.

У нее даже не возникло и толики сомнения. Военные находились здесь с целью облегчить спасательные работы, как раз ради них больницу и оцепили, чтобы любопытные и люди со всякой ерундой вроде простуды или заноз не проникали туда и не отвлекали персонал от важного дела.

Но военный лишь покачал головой.

Показал в другом направлении. Это означало «поворачивай». Выбери другую лечебницу. За ним вытянулся ряд военных машин, поставленных поперек дороги, блокировавших проезд, словно больница являлась маленькой банановой республикой, а ее «скорая» – отрядом повстанцев. И Сюзан Акерман объяснила все снова, но ответ оказался тем же самым.

Больница закрыта. Находится на карантине. Разворачивайся.

Только когда она развернула свой автомобиль, собираясь под звук сирены мчаться в сторону какого-нибудь подходящего медицинского учреждения в другой части города, до нее дошло, в чем, собственно, дело.

Террористы.

Сначала падает самолет, потом закрывается больница.

Амстердам подвергся террористической атаке.

Она сжала зубы. Постаралась не поддаваться страху. Это же была ее работа. Ей предстояла кошмарная ночь, а потом столь же кошмарный день, но она сама выбрала такую судьбу – спасать и сохранять чужие жизни, насколько удавалось, и ей следовало продолжать трудиться, пока будет хватать сил.

И в то время как медики делали свою работу за ее спиной, она прибавила газу и, проскакивая один красный светофор за другим, погнала машину по улицам, не зная, что человек на носилках позади нее умрет задолго до того, как они доберутся до места.

Если бы Сюзан Акерман имела доступ к какому-нибудь новостному каналу, она поняла бы, что не уникальна в своих выводах.

Мониторы, висевшие в ряд в синем зале парламента, по-прежнему были заняты новостями об оцепленной военными больнице в Амстердаме. Их сопровождали нечеткие картинки, сделанные с большого расстояния под различными углами, и почти абсолютно одинаковый устный или письменный текст.

Никто ничего не знал. Но это не играло роли.

С экрана на экран перекатывались подаваемые как новость измышления, зачастую в виде только бегущей строки снизу, сверху или поперек него, где не требовалось видеть никакого журналиста, ни светящееся на фоне ночного неба больничное здание: Больница по-прежнему на карантине, сообщалось в СМИ, а также, возможно, оцепление больничного здания связано с атакой террористов. Каждое предположение нагнетало напряжение, и никто не знал, что происходит, но все хотели стать первыми.

Полиция молчит о том, что угрожает больнице.

Пока еще ни одна из террористических группировок не выдвинула свои требования.

Франкен стоял посередине зала, изучал беззвучные комментарии, видел, как двигаются губы, и уже знал, о чем они говорят.

Амстердам подвергся атаке.

– Это хорошо, – сказал он.

Больше не произнес ни слова.

Но все вокруг него поняли.

Это было хорошо не в буквальном смысле, а с точки зрения самой ситуации, когда средства массовой информации сделали вывод, что целая страна, нет, пожалуй, хуже, весь мир, подвергся атаке со стороны некоей абсолютно бессовестной организации, готовой совершить нечто чудовищное.

При мысли о том, что скоро должно было случиться, лучшее объяснение вряд ли удалось бы придумать.

Когда Кристина Сандберг открыла дверь на лестничной площадке и вышла на крышу, казалось, она попала в другой, сотворенный по ее желанию мир.