Конец вечной мерзлоты

Аргиш Армагиргина, направлявшийся в Ново-Мариинск, состоял из нескольких нарт. Вместе с хозяином ехала его младшая жена Гувана. В такое долгое путешествие без женщины ехать трудно; кому-то надо следить за жилищем, ставить ярангу, разжигать костер, готовить еду, следить за одеждой. Ехали еще две девушки — дочери старого пастуха Кымынто. Не будь Раулена беременна, Теневиль взял бы ее тоже.

В Маркове были всего один день. Поставили яранги поодаль от селения. Армагиргин в село не ходил. И Малков и Черепахин, оба в разное время наведались к нему, принеся скудные подарки и получив в отдарок по пыжику. Оба жаловались на трудные времена и ничего не могли сказать вразумительного о положении в России, шепотом произносили слова: «переворот», «Ленин»…

Армагиргин был немногословен, но пугал Теневиля воспоминаниями о давнем, о прожитом, о своем якутском грехопадении, когда ему окропили макушку из священного котла и он признал русского бога. В этих воспоминаниях чувствовалась тоска о неправильно прожитой жизни, об утраченных радостях, несбывшихся надеждах.

— Помнишь Вэипа? — спросил однажды Армагиргин за вечерней трапезой.

Кто же не помнит Вэипа? Такой человек за многие поколения лишь раз объявлялся в стойбище и вообще на чукотской земле. Это был тангитан, довольно молодой еще, но с бородой. Он хорошо говорил по-чукотски, и в его речи слышался колымский говор. Вэипа интересовали старинные сказания, шаманские заклинания, острые слова… А про него сопровождавший его чукча нашептывал, что сослан Вэип в холодные края самим Солнечным владыкой за то, что заступался за бедный народ.

— Пожалуй, такие, как Вэип, всю смуту и устроили с Солнечным владыкой, — тихо сказал Армагиргин. — Я пытался с ним говорить, когда он был в нашем стойбище. Но он все с покойным Эль-Элем старшим общался, спрашивал его о заклинаниях и даже вызывался с ним шаманить. — Армагиргин помолчал. — Он мне переводил царскую бумагу. Сказал — серьезная бумага и слова там значительные. Большего не сказал, а я тогда хотел служить русскому царю и быть настоящим подданным России вместе со всем чукотским народом.

Внимательно слушавший Теневиль мысленно спросил: а зачем?

— Затем, — словно отвечая на вопрос, продолжал Армагиргин, — чтобы защита была нашему народу. Чтобы не грабили, не помыкали, будто мы не люди. А такое есть. Со стороны купечества особенно. Что российского, что американского. Выдумывает человек, ищет выгоду. И нам надо искать себе выгоду, спасение… Оттого и обратился я к русскому Солнечному владыке. Однако его нет — что делать? К кому приткнуться? А?

Теневиль молчал, он понимал, что вопрос обращен не к нему, а, беседуя с ним, Армагиргин как бы вслух рассуждает сам с собой.

Многие пастухи, что ехали вместе с Армагиргином, впервые видели тангитанское стойбище Ново-Мариинск и высоченные мачты анадырской радиостанции.

Оленье стадо погнали вверх по замерзшей реке Казачке, в обход Ново-Мариинска, чтобы не раздражать тамошних собак. Яранги поставили также на берегу этой речки, у подножия горы Святого Дионисия.

Поставили яранги, разожгли в жилищах костры и принялись за еду: если кому нужно, придут из Ново-Мариинска, а самим торопиться некуда, надо передохнуть после долгой дороги.

Теневилю хотелось поскорее увидеться с Тымнэро, но старик держал себя так, словно прибыл он не в центр Чукотского уезда, а на берег безлюдной, безымянной тундровой реки.

За вечерней трапезой в чоттагине старик как обычно пустился в воспоминания.

С отдаленных стойбищ собирались здесь чукчи, эскимосы, коряки, ламуты и копьями били плывущих оленей. Зверя было столько, что кровью окрашивалась вода на протяжении долгого течения. Куда подевались те дикие олени — никто того не знает. Иногда попадаются в тундру, уводят из стада домашних, но в таком числе, как в древности, их больше нет.

За стенами яранги послышался собачий лай.

— Ну, вот и первый гость, — спокойно произнес Армагиргин и поднялся.

Следом за ним из яранги вышел Теневиль.

На упряжке к яранге подъехал одетый по-чукотски чуванец и вместе с ним незнакомый тангитан.

— Амын еттык! — приветствовал прибывших Армагиргин.

— Ии, — по-чукотски ответил чуванец. — Я здешний житель, анадырец Миша Куркутский, а этот человек — тангитанский начальник Желтухин. Он нынче верховная власть в Анадыре. Спрашивает тангитан — по какой надобности и надолго ли прибыли в Ново-Мариинск?

— Скажи ему, — Армагиргин небрежно кивнул в сторону Желтухина, — что прибыли мы по своей надобности на свою исконную чукотскую землю и по старинному обычаю об этом никого не спрашиваем.

Смущаясь и запинаясь, Куркутский все же перевел слова Армагиргина, и тангитан как-то странно заморгал.

— Приехали мы во Въэн, — наставительно продолжал Армагиргин, называя Ново-Мариинск по-чукотски, — чтобы узнать, что же произошло и как нам дальше жить. Все же мы считаем себя подданными российского государства, о котором говорят теперь разное…

Услышав это, Желтухин с облегчением вздохнул и с готовностью сказал: