Конец войны (СИ)

- Когда мы вас нашли, он ещё жив был, только, как и вы, без сознания. Вас обоих в госпиталь отправили. А вчера он умер, нам сообщили, мы тело забрали и похоронили, как положено.

- Похоронили, а где, проводить меня туда сможете?

- Нет, товарищ лейтенант, проводить не смогу, мне в наряд скоро, а вот нарисовать - пожалуйста, вы и сами легко найдёте, место приметное.

Я достал из полевой сумки блокнот, карандаш и Зиночка принялась рисовать.

- Это речка Назия, вот она, кстати, - Зиночка кивнула в сторону речки, где я только что купался, - вверх по течению, километрах в трёх отсюда, есть небольшой мостик, там дорога из Апраксина городка на Кривой ручей проходит. Возле этого мостика, на небольшом мыске мы старшего лейтенанта и схоронили. Место приметное, красивое, легко найдёте.

- Ну что же, спасибо вам за всё, Зиночка, не буду вам мешать. Пойду в штаб, доложусь, да на могилу Семёна схожу, проведаю.

Я уже совсем было ушёл, как вдруг вспомнил о последней просьбе деда.

- Простите, Зиночка, но у меня к вам просьба будет. Семён просил через Москву перевод жене отправить, я пообещал, но боюсь выполнить обещанное не смогу. Я ведь после вас не сразу в Москву поеду, у меня ещё одно задание редактора есть. Не могли бы вы через свою полевую почту вместе с похоронкой отправить. Последний привет семье, так сказать.

- Конечно, товарищ лейтенант, сегодня в наряд заступлю, так как раз почтальону и передам. Только вы и сами ему в штабе передать сможете.

- Да нет, Зиночка, с вами как-то вернее получится. Я почтальона вашего не знаю, да и времени особо нет, уезжать давно уже пора. Задержался я тут, начальство ругаться будет.

Я передал ей почтовую карточку и деньги и, махнув рукой на прощанье, покинул берег.

- Теперь у тебя есть место захоронения, - Хроник, казалось, с нетерпеньем ждал окончания нашего с Зиночкой разговора.

- Да, чёрт возьми, получил, что хотел. Только выходит, что дед погиб, спасая меня. А если бы я сюда не сунулся? Может быть, он до сих пор был бы жив! Ну или хотя бы не погиб бы на войне!

- Будешь так думать, заплутаешь в хронопарадоксах: истины всё равно не узнаешь, а рассудок потерять можешь запросто. Тему эту для себя нужно закрыть. Случилось всё так, как должно было случиться, и в этом ни твоей вины, ни его, тем более, нет и быть не может. В штаб тебе соваться бессмысленно и опасно. Пора возвращаться.

- Ты прав, дружище, - рассуждения Хроника наконец-то меня успокоили, - на этот раз я с тобой согласен. Пора домой.

Уже через сорок минут я был возле пещерки. Внутрь я заглянул на мгновенье лишь для того, чтобы забрать свои вещи. Находиться там дольше было невозможно из-за запаха разлагающегося тела. Я даже отказался от первоначальной мысли похоронить настоящего Звягинцева в земле, как положено, да и времени не было. Хроник, не уставая, зудел, что счёт идёт на минуты, меня уже наверняка хватились и давно ищут, как шпиона и диверсанта. Переоделся в свою одежду и, набрав свежего воздуха, шагнул в пещерку, чтобы именно там нажать на кнопку "возврат".

Эпилог

Тучи висели над Синявино уже второй день и никуда уходить не собирались. Отгремел залп взвода автоматчиков, отзвучала барабанная дробь в исполнении местных школьников, озябшая публика возложила на свежую могилу красные гвоздики и разошлась, прячась от нудного моросящего дождика. Торжественное мероприятие, посвящённое захоронению останков солдат, погибших во время Великой Отечественной войны, закончилось...

Представители трех поколений семьи Стародубцевых молча стояли перед темным гранитным камнем. На полированной плите овальная табличка с фотографией и выгравированная на стальной табличке снизу надпись: "Стародубцев Семён Васильевич. Старший лейтенант. 08.02.1914г. - 05.09.1942г.". Рядом ещё одна фотография и надпись: "Звягинцев Глеб Егорович. Воен. Кор. Погиб 01.09.1942г.". Третьей фотографии не было. Лишь только табличка с надписью: "Дубровский Владимир Григорьевич. Ефрейтор. Погиб 01.09.1942г.". Останки водителя я нашёл возле искорёженного войной дуба. Точно там, где сам его и похоронил в сорок втором.

Дед неотрывно смотрел на фото отца, и по его щекам текли слёзы. Или это были капли дождя?...

Мой отец нервно покусывал губы, думая о чём-то. Может, пытался представить, каково это погибнуть в двадцать восемь лет, защищая Родину? Или вспоминал рассказы бабушки о том, как она молодой женщиной осталась одна с двумя сыновьями на руках. О том, как она таскала из госпиталя картофельные очистки, чтобы накормить детей, или про то, как она грела постель бутылками с кипятком, прежде чем уложить детей спать, потому что зимой сорок второго в Архангельске было очень плохо с дровами...

Не знаю.

Я переводил взгляд с памятника на деда, с деда на отца, с отца на памятник. Смотрел и думал:

- Вот и закончилась твоя война, Семён. Война, затянувшаяся на долгие шестьдесят восемь лет. И закончилась она твоей победой, дед. Нашей Победой.