Конфетки, бараночки…

– Песен хороших много, любимых тоже хватает. Чем бы вас порадовать, Илья Гордеич? Хм… что ж, я начну, а ты Вася подхвати мотив.

– Попробую, Алена Дмитриевна! Я все нонешние песни на зубок знаю.

И так глазищами синими полыхнул, что неведомая сила меня подхватила со стула. Вообще, стоя гораздо удобнее петь. Отчего же людей не развлечь, себя не показать?

Я вышла из-за стола и направилась к музыкантам.

«Эх, Васенька, об заклад биться готова, что не знаешь ты этой мелодии… И стихи Михаил Исаковский в 1946 году написал».

– Словно замерло все до рассвета, дверь не скрипнет, не вспыхнет огонь – только слышно, на улице где-то одинокая бродит гармонь.

«А молодец Вася – угадал мотив, и балалаечники подтянулись!»

Кажется, ни на кого не смотрела, так проще поется, однако успела приметить, что Зарубин позу переменил, уже не расслабленно на стуле сидел, а навалился на стол, подавшись вперед, не сводил с меня горячего взора да пощипывал усы.

А мне-то что? На последних словах я театрально прислонилась к Васиному плечу и погладила ремень его гармони, вроде бы так сценарий песни велит.

– Может, радость твоя недалеко,
Но не знает, ее ли ты ждешь,
Что ж ты бродишь всю ночь одиноко,
Что ж ты девушкам спать не даёшь?!

Закончив выступление, я раскланялась с улыбкой по русскому обычаю и спокойнешенько пошла на свое место.

«Вот теперь можно с чистой совестью и пирожок доесть. Заслужила!»

После короткой паузы – какой меня ждал фурор! Артамонов что-то благодушно гудел в бороду, Акулина Гавриловна кудахтала и все норовила в ухо поцеловать масляными губами.

– Соловушка наша, вот так уважила! Хитра, хитра…

Даже вечно сонная Ляпунова жмурила покрасневшие глаза и прикладывала к ним край вышитого платочка, неужели прослезилась? Хозяин заведения Антон Тереньич приложил руку к груди.

– Благодарствуйте, барыня!

Зарубин подозрительно молчал, приподняв уголки губ в задумчивой улыбке. Дальше еще чуднее пошло. Вася опустил гармонь на стул, достал из-за пояса глиняную свистульку в виде оленя. Я заинтересовалась. Помню, дед подарил бабе Шуре целый набор расписных коньков, долго стояли на вязаной салфеточке в шкафу.

– Вася, покажи! Это не филимоновская работа случайно?

– Нашенского мастера из Заболотья. У нас много умелых гончаров.

Свистулька упала мне в руки, но едва принялась рассматривать, Зарубин у меня ее перехватил.

– Простите, Алена Дмитриевна! Сейчас верну.

И сам к Васе обратился:

– Где твоя деревня стоит? Часом не близ Речиц, где фарфоровый завод Сыромятникова продается?

– Речицы от нас в тридцати верстах будут. Мужики прежде на торфоразработках промышляли, топливо заводу давали.

– Вот оно как! – буркнул Зарубин. – И торф есть и шпат полевой, кварц, и ценная голубая глина в достатке, а мощность простаивает. Мне бы еще полсотни тысчонок для покупки пресса и станков точильных, уж я бы развернулся.

– Разве банк не дает кредит? – тихо спросила я.

– Проценты тяжеловаты, – вздохнул Зарубин, – да я, может, к лету решусь.

И возвращая свистульку, нарочно положил свою теплую большую ладонь поверх моей. И как бы между прочем сказал негромко:

– А что, Алена Дмитриевна, если вы так любопытны к торговым делам, не желаете со мной до Нижегородской ярмарки прокатиться?

Я раздумывала пару секунд, потом твердо ответила:

– Предложение заманчивое, но вынуждена отказаться. Из поездок принято домой возвращаться, а у меня пока своего угла нет. Только намерение недвижимость в Москве приобресть, чем и планирую заняться в ближайшее время. Так что заранее приглашаю на новоселье, Илья Гордеевич.

– Непременно буду!

И пальчики мои крепче пожал, а вторую руку положил на спинку моего стула. Только мне не понравился этот жест собственника, пришлось взбрыкнуть и стул резко подвинуть в сторону. Аж ножки заскрипели по дощатому полу.

– Что-то жарко стало! Спасибо за угощение, Антон Терентьич, – царские у вас пироги. Не пора ли нам выезжать, Ольга Карповна?

«Ты уже носом клюешь, голубушка!»

Ляпунова призыву моему тотчас вняла, принялась с родственником прощаться да что-то наказывать второпях Акулине Гавриловне. Я к Васе подошла – свистульку отдать, так он не взял.

– Подарок вам, Алена Дмитриевна! У меня еще есть.

И вслед за товарищами скрылся в дверях, а я замялась у вешалки. Зарубин подкрался неслышно, помог мне надеть пальто и, запахивая его края, почти обхватил ручищами. Не успела возмутиться, как горячо шепнул в самое ухо:

– Приглянулся тебе Васька из Заболотья?

– А вам-то что!

– Хочешь, увезу в местечко, где ребята почище его на гармони играют, а уж песни поют – до печенок пробирает… Прямо сейчас увезу! Ну? Решай, лапушка!

– В другой раз, Илья Гордеевич, – жалобно пропищала я, потрясенная таким фамильярным обращением и предложением.

– Али ты меня боишься, Алена… Дмитриевна?

И усами дерзко щеку пощекотал.

Я с трудом перевела дух и как могла внятно ответила: