Конфетнораскрашенная апельсиннолепестковая обтекаемая малютка

— Наступала полная апатия, приятель, — сообщает мне Джордж. — И это было прекрасно. Да, тупая апатия на самом деле прекрасное, капитально недооцененное состояние. Апатия — это роскошь. Особенно в этом дурацком городе. Там, на той кухне, ты словно оказывался в идеальном коконе любви. Все было прекрасно, а кокон — просто идеален.

Вскоре они с Энн одевались, всегда стараясь делать как можно меньше движений. Энн облачалась в большой и тяжелый свитер, непромокаемое пальто и выцветшие слаксы, которые обтягивали ее ляжки подобно неопреновой резине. Джордж напяливал на себя вельветовые брюки, изъеденный молью свитер без воротника и опять-таки непромокаемое пальто. Затем они спускались по лестнице и шли по Четырнадцатой улице за воскресной газетой.

Совершенно внезапно прогулка по нью-йоркской улице оказывалась подлинным наслаждением. Всех тех проклятых миллионов, которые всю рабочую неделю несутся к Манхэттену, там и в помине не наблюдалось. Город был пуст. Мужчине и женщине, неспешно шаркающим по улице, апатичным, окутанным коконом любви, все это казалось насквозь прогнившим Готамом, который всего за одну ночь привели в полный порядок. Даже немногие прохожие выглядели намного лучше. К примеру, навстречу попадалась одна из тех старых кукол с дряблыми ручонками, закутавшаяся в пальто текстуры овсяной каши, с комковатыми старыми ногами, которые становятся видны всякий раз, как она поднимает их, топая вверх по лестнице подземки и задерживая всех позади себя ввиду своей вялости и ветхости… а сегодня, в воскресенье, на славной, чистой, пустой Четырнадцатой улице эта старая карга смотрелась не иначе как милейшей пожилой дамой. Просто не было никого во всей округе, чтобы заставить ее выглядеть прискорбно медленной, тупой, непригодной, немодной, невосстановимой. Вот в чем заключалась самая соль воскресенья. Пронырливые миллионы напрочь отсутствовали. И Энн шла рядом с Джорджем в протертых старых слаксах, что обтягивали ее ляжки подобно неопреновой резине, создавая, вполне возможно, самое сказочное зрелище, каким когда-либо мог похвастаться мир, а кокон любви по-прежнему был идеален. Все выходило так, словно ты не только получил свой торт, но и сам его съел. С одной стороны, приятель, там был этот приз под названием Нью-Йорк. Все здания, все шпили Готама располагались силуэтами по всему пейзажу подобно символам, представляющим все великое, славное и триумфальное, что только есть в Нью-Йорке. А с другой стороны, там не было тех пронырливых миллионов, которые толкают тебя животами и поедают жареные пирожки прямо на ходу. Крошки сыплются на тротуар как напоминание о том, сколько всего тебе потребуется вложить в этот город, чтобы оставить себе хоть какую-то его часть. А по воскресеньям у них был кокон любви, цельный и совершенный. Это все равно что находиться внутри живописного пасхального яйца, откуда ты выглядываешь и видишь, что шпили Готама просто стоят где-то вдали, подобно маленькому драгоценному заднику.