Конфликт

Отец Доменик был неправ: Алекс вовсе не считал себя сильным человеком. Более того, он ненавидел сильных людей, их уверенность в себе, их дорогу, по которой они следовали, не ведая и тени сомнений. У них-то все получалось гладко. Они окружали его на каждом шагу: веселые мускулистые парни с темпераментом стоялых жеребцов в Академии. Вылощенные шикарные офицеры на туристических лайнерах внутрисистемных линий. Каждое их появление среди пассажиров было событием: с таинственных служебных палуб спускались стройные мужчины в невероятно элегантных мундирах – уверенные в себе небожители, иронично-благожелательные и изысканно-вежливые. Молодые девчонки начинали интенсивную стрельбу глазками. Дамы при возрасте действовали круче: хлопались в декоративные обмороки, требуя немедленного вмешательства господина офицера.

А совместные обеды пассажиров и офицеров экипажа на круизных рейсах: серебро сервизов на белоснежных скатертях, мерцание свечей в хрустале. Ослепительно-белые, с золотым шитьем мундиры офицеров, невероятные туалеты дам.

Фрачные мужья снисходительно посматривали на флиртующих жен: здесь они были самые сильные. Им принадлежало все – и огромный, невероятно сложный лайнер, и все эти фазаны в мундирах. Для них работали сотни тысяч предприятий в Системе, для них поисковики рыскали по Галактике в поисках новых перспективных планет. Для них десантники тонули в ядовитых болотах этих планет, дрались с местным населением, приобретая славу свирепых и безжалостных завоевателей. Для них шли сухогрузы с неведомыми минералами, трюмы набивались контейнерами с новыми внетабличными элементами.

Алексу становилось худо от этого изобилия сильных личностей, он ощущал себя маленьким и заброшенным. В памяти постоянно всплывала развеселая харя Пьера Даву, присвоившего деньги и имущество Алекса – огромные плантации по выращиванию овощей и фруктов, единственной индустрии, которая разрешалась на Земле. Все остальное давно уже размещалось в Системе. Тоже сильная личность, присвоить такие капиталы – голову надо иметь. И все это из-за глупой старой курицы – матери. Алекс не выносил ее также как отец. Впрочем, все это было взаимно.

Отец – вот о чьей гибели Алекс глубоко и искренне горевал. Внешне предельно закрытый для всех, жесткий и нетерпимый, он был в глубине души чистым ребенком. С восторгом говорил о новых сортах редкостных овощей и фруктов, часами копался на личном экспериментальном участке. Немного стеснялся своего занятия, несвойственного Ратнерам, роду государственных чиновников и военных. Страшно гордился своими способностями к технике, которые унаследовал и Александр: «Я ее чую, понимаю всеми потрохами».

У отца был целый парк глайдеров. Летом они улетали на глухие пляжи Нормандии или Балтийского побережья, (отец не выносил Юга). Жарили настоящее мясо на настоящих углях, дырявили пустые пивные банки из старинной пулевой винтовки, или жгли их из бластера. Гоняли мяч, ныряли с аквалангами в прохладные серо-голубые воды. И разговаривали, разговаривали… Отец читал ему древнегерманский эпос, увлеченно рассказывал о богах и героях. Зимой, где-нибудь на побережье Норвегии, они, подражая германским воинам, нагишом скатывались на пластиковых щитах с ледяных гор. При этом нужно было хохотать во всю глотку.

После первого такого спуска отец долго оттирал Алекса в салоне глайдера спиртом. Потом, однако, тот вошел во вкус и начал находить в этом странное удовольствие, что, безусловно, пошло ему на пользу.

Ах, отец, отец! После его смерти словно кто-то вырвал большую и лучшую часть его души.

Алекс глубоко вздохнул, отвлекаясь от невеселых мыслей. Снял бленды с мощного биноктара, из баллончика обдул сжатым воздухом огромные, отливающие янтарем линзы, и стал устанавливать его на штатив. На вершине невысокого холма подувал ветерок, шевелил листья приземистых корявых деревьев. Рядом у наблюдательной капсулы возился Хольман. Споткнулся о растяжку мачты, зачертыхался. Потом, словно медведь в малинник, ввалился в тесное помещение, стал настраивать аппаратуру наблюдения. Мачта и капсула, окрашенные маскирующей краской «Хамелеон», уже в пятидесяти шагах становились совершенно неразличимы.

Хольман весело крикнул:

– Камрад Ратнер, аппаратура готова!

– Хорошо, спасибо Хольман. Поставьте на автомат, я понаблюдаю через биноктар.

Ишь ты, «камрад». Хольман явно питал к нему определенное почтение как к представителю старинного немецкого рода. Впрочем, он был славный человек. Ратнер испытывал к нему даже нечто вроде симпатии.

Алекс не любил телесистемы наблюдения. На редкость яркое и четкое изображение, прошедшее через электронные потроха, теряло жизнь, воспринималось как картинка. То ли дело – старые добрые линзы.

Город возвышался на холме у широкой полноводной реки, в самом ее устье. Километрах в пяти, ниже по течению, накатываясь на широкую береговую полосу, шумели волны моря.