Конфуций

На картинах художников позднего Средневековья Конфуций обычно изображается музицирующим, беседующим с учениками, прогуливающимся, одним словом, «живущим в праздности», и образ его нередко несет в себе черты гротеска, который напоминает о вечном несовпадении «глубоких дум» мудреца и текучки будней, в которую он погружен. У нового образа Учителя Куна есть и еще одно, полностью новаторское измерение: Конфуций на гравюрах расхожих книг, герой популярных анекдотов. Этот Конфуций позднесредневековой эпохи вновь, как и в древние времена, оказывается сведенным к знаку, но на сей раз – знаку не эпически возвышенных, а обыденных, каждому знакомых житейских ситуаций. Его поступки заставляют не столько благоговеть, сколько умиляться. Они не столько наставляют, сколько развлекают.

Так Конфуций снова вошел в жизнь, из которой когда-то вышел в начале своего посмертного существования в китайской культуре. Но вошел уже как внешний образ, предмет снисходительного созерцания, почти карикатура. Не случайно с XVI века в Китае поднялась волна критического изучения конфуцианских канонов, и вот тогда выявилось позднее происхождение многих текстов, дотоле вызывавших у китайских читателей лишь священный трепет. В конце концов Конфуций превратился в мертвую оболочку собственной мудрости, в символ цивилизации, замкнувшейся в своем горделивом самолюбовании. Он стал стеной на пути к познанию тайны творческой стихии жизни. Спустя две тысячи лет после своей смерти Конфуций умер и как историческая сила. И эта смерть ознаменовала историческую смерть всей китайской цивилизации.

* * *

По странному стечению обстоятельств в то самое время, когда в Китае дух Конфуция медленно угасал под игом имперского догматизма и ударами филологической критики, наследие первого китайского учителя обрело новую жизнь в далекой Европе. Как раз на рубеже XVI–XVII веков в Китае появились первые европейцы. Наряду с завоевателями, купцами и всевозможными авантюристами среди них было немало христианских миссионеров, главным образом из ордена иезуитов, которые первыми из европейцев занялись изучением этой огромной и многолюдной страны. У иезуитов была своя цель: обратить в христианство как можно больше людей из высших слоев китайского общества. А это означало, что прежде всего им необходимо было завоевать симпатии последователей конфуцианского учения. Посланники Ватикана и на этот раз проявили недюжинную изворотливость: всеми правдами и неправдами они принялись доказывать сходство учений Христа и Конфуция и даже сами переоделись в платье конфуцианских ученых. В наставлениях Учителя Куна им то и дело слышались отголоски евангельских заповедей, в его словах о «Небесном велении» они усматривали указание на «Божественный Промысел» и даже конфуцианский культ предков не казался им угрозой христианскому благочестию: они сочли его лишь выражением признательности детей своим родителям. «Если бы Конфуций жил в наше время, – без обиняков заявлял один из ученых миссионеров, – он первым принял бы христианство».