Конго глазами художника

В усталой профессиональной улыбке проститутки нет ни горечи, ни презрения. Наверно, она содержит большую семью в какой-нибудь далекой деревушке. Через год-два отправится домой со своими сбережениями и выгодно выйдет замуж.

Из выхода на танцевальную площадку, забор которой облеплен любопытными, льется поток зеленого света. На столах лужицы пива, кто-то с лязгом тащит железный стул по цементному полу. Крышей служит небо, луна будто белый плафон. Танцующие пары с бесстрастными лицами лениво волочат ноги на европейский лад. Напудренные щеки девушки словно пятна муки на черной коже, на губах синяя помада. Она тонет в объятиях своего партнера, сутулого дылды с замутненными вином глазами; на нем желтые брюки и матерчатые башмаки на резине. Звучат саксофоны и гитары. Черные лица музыкантов под широкими полями сомбреро суровы и непроницаемы.

По мере того как я углубляюсь в «черные» кварталы, музыка баров затихает, словно вывели громкость, и когда меня вдруг обступает ритм плясовых барабанов батеке[4], мне кажется, что я слышал его все время, что он был только заглушен, а теперь вырвался на простор. Барабанная дробь звучит в одно и то же время пылко и глухо, сдержанно и лихо. Властная и уверенная, она подчиняет себе свет и тени. Танцующих словно трясут на сите. Батеке танцуют в лунной ночи…

В новогоднюю ночь в спальне царила несносная жара. Я оделся и вышел. В небе висел круглый шар луны. Желто-серый двор расплывался по краям, слабый ночной ветерок шелестел блестящими листьями масличных пальм. Воздух был насыщен модными мелодиями из баров, как будто лунный свет обладал особыми звукопроводящими свойствами.

Я сел в машину и скатился вниз, в долину. Белой размытой лентой тянулась дорога, звенели цикады, в слоновой траве мелькали светящиеся кошачьи глаза. На равнине, среди моря лунного света, черным лаком отливали дождевые лужи. Уже показались первые дома, когда машина вдруг вильнула в глубокую колею и завязла.

Деревушка начиналась метрах в двухстах, мрачно-замкнутая, недобрая в тусклом, холодном свете. Сероватые домики под черными манговыми деревьями извергали в ночь дикий шум: разгоряченные голоса, крики, смех. Ракетой взмыло к небу пронзительное соло на трубе, в кабаре нажала на голосовые связки певичка, и через все пробилась вездесущая яростная дробь барабанов, живущих своей собственной жизнью.

Окруженная редкими бледными звездами, в зените, будто паук в центре своей паутины, притаилась луна. Я не мог бросить машину на произвол судьбы. Отыскал домкрат, подвернул штанины и превратился из пассивного созерцателя в деятельного участника ночного спектакля. Под звуки плясовых барабанов, вдыхая напоенный страстью воздух, я после долгих трудов сумел приподнять передние колеса. Подложил короткие доски, которые взял на строительных лесах поблизости, и попробовал дать задний ход. Но теперь уже задние колеса зарылись в грязь, и машина не сдвинулась ни на шаг.

В одну секунду ночь стала враждебной силой, шум из деревенских кабаре наседал на меня, мешая работать, звон цикад пилой терзал мои нервы. Был только один способ защититься от этой атаки звуков — заглушить их. И я начал считать вслух повороты домкрата. Крутить и считать, крутить и считать, крутить и считать… Самовлюбленное сияние луны было как презрительный вызов; она безучастно взирала на мои жалкие потуги и выставляла их на всеобщее обозрение. Сто тридцать оборотов в одну сторону, сто тридцать оборотов в другую, снова и снова. Несколько раз мне удавалось подвинуть машину на несколько сантиметров. Но в конце концов она легла на землю, как до смерти усталый пес, отказываясь встать. Колеса вращались в воздухе.

От москитов, неслышных и незримых, чесались ноги, руки, шея, уши, лоб. В тяжелых от глины ботинках я шлепал по грязному месиву, словно водолаз.

Среди мерцающего белесого мира, будто работающая в барабанном ритме динамо-машина, — черная, от всего отгородившаяся, буйная, неукротимая деревня. И серая фигура человека, который крутит и считает, крутит и считает в бессильной ярости.

Ночь истекала, силы иссякали. Луна зашла. Пришлось сдаться и шагать пешком домой. Уже светало, когда я повалился на свою постель. А плясовые барабаны продолжали рокотать все так же неистово.

КРАСНЫЙ ПРОТОК В ЗЕЛЕНОМ ОКЕАНЕ

Концентрированная атмосфера Долизи отдавала безумием — может быть, потому, что ритм жизни коренного населения не укладывается в рамки западной цивилизации.

Я хотел пожить в краю, где меньше всего сказывалось влияние белых, узнать жизнь деревни и ее людей. И выбрал отправной точкой Занагу, в трехстах километрах к северу от Долизи. Там есть префектура и шведская миссионерская станция, а кругом простираются нетронутые леса. В этой области живут бакуту и батеке, есть немного пигмеев бабонго[5].