Конго Реквием

Эрван чуть было не ответил, что не желает больше слышать про этот проклятый город. И единственное, что его интересует сегодня, – это здесь и сейчас. Но святой отец уже объяснял, что снял для него копии и приготовил посылку.

– Очень любезно с вашей стороны, – произнес майор сквозь зубы. – Можете послать мне ее на дом.

Продиктовав свой адрес (в жизни не откроет этот конверт), он вернулся к единственной теме, которая его заботила:

– Посмотрите мои снимки, святой отец, и перезвоните мне.

Через несколько секунд он уже стоял на улице перед домофоном, вытянувшись в струнку. Нажимая на кнопку, он вдруг подумал, сработали ли уже программы фотостарения и готов ли новый портрет семидесятилетнего Фарабо, вернувшегося с того света. Интересно, на кого он похож?

110

– Вы из него ничего не вытянете.

– В любом случае спасибо, что уделили мне время.

Дежурный психиатр, высокий детина с седеющей шевелюрой, крепким затылком и хмурым взглядом, принял Эрвана с улыбкой и не выказал никаких колебаний при мысли об утреннем интервью без объяснений и судебного предписания. Мужик представился, но Эрван не запомнил имени: фамилия славянского звучания вполне соответствовала рубленому акценту.

Они шли по коридорам сектора 94D00, и Эрван мысленно сравнивал это заведение с Институтом Шарко. Ничего общего. Обычная больница: пустынные коридоры, белесые потолки, пожелтевшие, словно восковые, стены. Конечно, и здесь в воздухе витали легионы кошмаров и неврозов, но все это не шло ни в какое сравнение с тюремным мирком в Бретани, где, несмотря на все усилия эргономики, каждая деталь напоминала, что вы заключены сюда навсегда.

Медик отпер одну из дверей – не электронной карточкой, а старым добрым ключом, чей тяжелый лязг пробирал вас до кончиков ногтей. Здесь уже окна были забраны решетками. Нарождающийся день смешивался с электрическим светом в отвратительную дымку. Жара была удушающей.

Врач без устали извинялся за обветшалость помещений, намекая, что ремонт не за горами. Его славянский акцент заставлял вспомнить о мрачных временах коммунистических репрессий, когда медсестры в психиатрических лечебницах скрывали под белыми халатами милицейские погоны.

Эрван грубо прервал его:

– Расскажите мне о Патрике Бенабдалле.

Психиатр поморщился от приказного тона, потом снова заулыбался:

– Он оказался у нас после того случая в Конде-сюр-Сарт.

– Вам сообщили подробности убийства?

– Патрик задушил свою жертву, потом рассек ему грудную клетку и перемешал там плоть, мускулы, внутренности. Он уже отбывал семнадцатилетний срок строгого заключения за убийство такого же рода.

– Какое оружие он использовал?

– Заточку собственного изготовления. Говорят, куриную кость, которую стащил с одного из обедов и заострил. Тюремная классика. Но нигде в его досье я не нашел ни слова подтверждения.

– Где это произошло? Во дворе?

– Нет. В их камере.

– Они были сокамерниками?

– Похоже на то.

Ноль шансов, что это было случайностью. При тех обстоятельствах, которые он выяснил, с учетом того, что стражи порядка были задействованы на всех уровнях, а Виар дергал за веревочки, легко было предположить, что Бенабдаллу поместили на соседние с Плагом нары вполне осознанно. Особый контракт, подписанный душевнобольным, одержимым жаждой мести. Кстати, Фернандесу, с его предварительным заключением за надругательство над трупом, нечего было делать в изоляторе строгого режима. Все было подстроено.

– Каков психологический профиль Бенабдаллы?

– Нам целый день понадобится. Его медицинская карта толще лекарственного справочника «Видаль».

– А вы вкратце.

– С подросткового возраста его постоянно госпитализировали, потом выпускали, чтобы снова отправить в лечебницу. Всякий раз при помощи лекарств ему удавалось держать себя в рамках. Его психотических срывов и припадков с бредом уже не сосчитать. Патрик страдает параноидальной шизофренией. Иногда ему удается загнать себя в рамки. В других случаях наступает острая декомпенсация.

– Простите, я не понимаю термина «декомпенсация».

– Это слово позаимствовано из органической медицины. Когда вы страдаете какой-нибудь болезнью на протяжении долгого времени, ваше тело компенсирует возникшие нарушения до того момента, пока обретенное равновесие не обрушится и не появятся явные симптомы. В психиатрии то же самое: больному удается сдерживать свой бред, заглушать голоса, которые он слышит, а потом вдруг вся система дает сбой, и это означает переход к действию, тем более яростному, что оно долго сдерживалось.

– Вы говорили, что он уже сидел за убийство…

– В 2007-м, девочка-подросток двенадцати лет, недалеко от Осера. Тот же способ: задушена, расчленена, живот вскрыт, нечто вроде… чудовищного цветка. Он уже кромсал так животных. Называет это «раскрыть внутреннюю красоту».

Новый коридор. Новый лязг. Атмосфера неотвязного безумия давила все больше. Глухие стены, казалось, смыкались. Металлические двери камер эхом отзывались на любой звук.

– Как получилось, что с таким послужным списком он оказался в обычной тюрьме?