Конго Реквием

Хотя в одном они всегда сходились: в отказе и пальцем прикоснуться к этим залежам. Ни один из них не желал жить за счет зверя – зверя сдохшего и позорного. Но сегодня вечером Гаэль подрастеряла свою решимость. Она забралась в кресло, где сидела до ужина. Пока что все, на что она была способна, – это мурлыкать, глядя на огонь, и слушать.

Внезапно ее охватил новый страх: речь пойдет и о коме Мэгги. Отключать? Не отключать? Такая дилемма предполагала, что придется вывернуть все свое нутро наизнанку, а это было выше ее сил. На кладбище удалось избежать мелодрамы. Неужели вечером от нее никуда не деться?

Но Эрван, конечно же, приготовил им совсем иной десерт:

– Вы никогда не задавались вопросом, зачем я уехал в Африку.

Гаэль вдруг поняла, что погребение было лишь формальностью – настоящие потрясения ждут их сейчас. Стоя у камина, брат заговорил монотонным, почти отсутствующим голосом, не прекращая ворошить дрова в очаге, словно поддерживал огонь в великой топке истины.

На протяжении двух часов, в молчании, нарушаемом только каплями дождя и треском углей, он рассказывал безумную историю происхождения их отца. Они все давно уже подозревали, что Падре не был ни бретонцем, ни наследником династии шуанов, но никто не был готов ни к женщине, обритой во время Освобождения, ни к маленькому мальчику в заточении, ни к развратной матери с вырезанной на лбу свастикой, подвергающей грубому сексуальному насилию собственного сына, а потом умершей и гниющей радом со своим Kleiner Bastard.

Гаэль была оглушена, ее разрывало между отчаянием оттого, что она никогда не понимала отца – и даже не заподозрила правды, – и стыдом за то, что вечно плакалась, она, холеная папина дочка. И в то же время она злилась на Старика, так и не сказавшего ей ни слова, и на брата, который должен был выложить правду сразу после приезда, – по крайней мере, она похоронила бы отца, понимая, что к чему.

Лоик не реагировал. Ему не привыкать: во время семейных сборищ он держался до такой степени в стороне, что часто засыпал в своем углу. Однако в одном сегодня вечером Гаэль была уверена: он не спал. Она чувствовала его напряжение, как грозу, которая вот-вот шибанет молнией через всю комнату.

Эрван перешел ко второму действию. Лонтано, 1969 год. Если такое возможно, эта история была еще экстравагантнее предыдущей. Про Человека-гвоздя Гаэль знала. Про ужасы, которые он творил в шахтерском городе в Катанге, тоже. Правда была намного сложнее. Седьмая жертва, Кати Фонтана, любовница их отца, была убита не Человеком-гвоздем, а самим Морваном. Во всяком случае, он начал дело, которое потом закончила Мэгги и некий психиатр по имени де Пернек. В этот момент Гаэль хотела подняться, но Эрван, по-прежнему стоя, жестом велел ей не двигаться.

От чистого кошмара – они оказались в мире, где их мать истязала невинную медсестру, – он перешел к мелодраме. У Кати Фонтана был ребенок – о чем никто не знал. Ребенок был от Морвана. Этим ребенком был Эрван.

На этот раз Гаэль выскочила из кресла.

– Сиди!

– Нет! С меня хватит!

– Ты не хочешь знать продолжение?

– С продолжением мы все жили, кретин!

Она ушла к себе в комнату и бросилась на постель, не зажигая света. Не только будущего больше не было, но и прошлого не существовало. Все было фальшью, недомолвками, манипуляцией. Не случайно она была дочерью сексота. Всю жизнь их оболванивали, обрабатывали, отравляли.

Она уткнулась лицом в подушку, словно пытаясь задохнуться. Скорчившись под одеялом, она поняла, что сейчас разразится рыданиями, а значит, следующий этап – мертвый сон. Но нет: ни грана слез и ни тени усталости. В ней пульсировало страдание и чудовищная тошнота – так бывает, когда ложишься вдрызг пьяным и все вокруг начинает раскачиваться. Но шатался не пол, а сама жизнь. Все ее ориентиры, и без того хрупкие, опрокинулись. Брат не был в полной мере ее братом. Отец превратился в жертву. Ее мать – в убийцу…

Она изо всех сил зажмурилась, чтобы отогнать надвигающееся головокружение. В глубине души ей виделась лишь огромная бездна, сухая, как песок пустынь. Ни дна, ни воды. Только бесконечное иссушающее падение. С головой, замотанной в ткань, она завыла на разрыв голосовых связок.

Наказание было пожизненным, и срок ей никто не скостит.

131

Хлопок разбудил его, заставив подскочить.

На какое-то мгновение Эрван не мог понять ни где он, ни даже кто он. Потом все вернулось: похороны, дом в Бреа, откровения у огня. Но детали оставались размытыми, отрывочными, неупорядоченными.

Взгляд на часы – 6:40. Он заснул, как провалился, без снов и мыслей. А теперь холод добирался до него, и ветер тихо свистел по оконным рамам.

Новый хлопок.

Ставень на первом этаже. Он решил встать – скорее чтобы сделать себе кофе, чем чтобы прикрыть строптивую створку. В любом случае он больше не заснет. Сел на кровати и потер лицо. В ноздрях еще стоял запах огня, а горло горело оттого, что он слишком долго говорил. Прав ли он был, что все выложил остальным?