Конгревова ракета

Но история перевода и издания Библии на русский язык заслуживает отдельной книги с такими изломами сюжета, которые невозможно выдумать нарочно. Например, в 1826 году перевод первых книг Ветхого Завета был не только подвергнут критике, но и сожжен весь тираж… Или такой излом: переводу и изданию Библии на русском языке противодействовало в первую очередь само духовенство. Митрополит Серафим, к примеру, назначенный в 1824 году председателем Библейского общества, тут же представил доклад Александру I, в котором откровенно говорил, что общество необходимо закрыть. Этот император доклад проигнорировал, но его преемник тут же приостановил деятельность общества «впредь до Высочайшего соизволения». Соизволения этого не последовало, и тогда распространением Нового Завета занялись российские протестанты. Святейший синод переводил и издавал Библию, но крошечными тиражами…

Цифры «около миллиона экземпляров книг Священного Писания», изданных до 1826 года, которую называет автор «Святой против Льва», я не нашел в других источниках. Зато встретил в них другую цифру – свыше полумиллиона на сорока одном языке, в «том числе свыше 40 тыс. экз. Нового Завета на русском языке». А что такое 40 тысяч экземпляров? Капля в море православных. Представить себе Новый Завет в избе грамотного крестьянина середины XIX века невозможно.

Сторонники Победоносцева и сегодня одной из главных его заслуг называют реформу церковно-приходского образования, в результате которой за двадцать лет число церковно-приходских школ увеличилось с 273 до 43 696, в которых училось почти два миллиона детей. Но с тем, что Святейший синод ограждал простых людей от Библии, они – сторонники – не очень-то и спорят.

А как иначе, как не ограждать? Я уверен, что любой, прочитавший хоть несколько страниц Нового Завета, не может не стать еретиком и сектантом. Пусть даже тайно, в душе.

Лев Толстой, с точки зрения официальной Церкви, стал явным еретиком, даже хуже, – человеком, не признающим (точнее, многократно заявлявшим, что не «понимает») Троицу, божественную природу Иисуса Христа. И «Определение Святейшего синода», констатирующее отпадение Толстого от «Церкви Христовой», по мнению Павла Басинского, написанное мягко и «умно» (Церковь «скорбела об отпадении от нее ее члена», утверждала, что молится, «да подаст ему Господь покаяние и разум истины», а не предавала анафеме), с одной стороны, уместно и справедливо, но, с другой, общество восприняло это «Определение…» именно как отлучение. И разлом русского общества усилился, непримиримость двух лагерей обострилась (переход отдельных людей из лагеря в лагерь только подливал масла в огонь полыхавшего уже пожара).

Через четыре года случилось Кровавое воскресенье, затем появился Октябрьский манифест… Церковь в совершенно новых условиях продолжала оставаться прежней. И после Октября 1917-го именно она стала главной целью русского бунта. Ведь не китайцы, евреи и латышские стрелки, которых сегодня делают основной силой красного террора, в те дни убивали священников, громили и оскверняли церкви, а вчерашние православные… В итоге большевикам с левыми эсерами пришлось брать под защиту церкви и духовенство – бунт нужно было держать в рамках… С институтом же Церкви большевики решили разобраться постепенно. И не случись нападение Гитлера, то, скорее всего, православие в нашей стране было бы полностью уничтожено к 1950-м годам. Да и сегодня еще нельзя говорить о возрождении в России православной культуры.

Конечно, любые изменения в жизни Церкви могут ее разрушить, погубить, превратить в нечто иное. Но и полная статичность тоже губительна… Судя по деятельности и Иоанна Кронштадтского, и Льва Толстого, они, предчувствуя будущую трагедию, каждый по-своему, с разных полюсов, пытались спасти не только православие, но и Россию.

Необходимость что-то делать, чтобы спасти, не давала покоя мыслящим людям задолго до появления этих ярчайших фигур рубежа столетий. По существу, «Определений», подобных тому, какое вынес Синод по отношению к Толстому, должно бы выноситься множество…

Отец Иоанн своей жизнью показывал, что Церковь может исцелить верующего от недуга, помочь в беде, в том числе и деньгами (Басинский приводит множество примеров, когда священник запросто отдавал первому же просителю две-три тысячи рублей); он стремился, грубо говоря, сблизить Церковь как институт (а точнее – подгосударственное ведомство) и простых верующих. Но верующих искренне… К примеру, Салтыкову-Щедрину, относившемуся к Церкви и лично к отцу Иоанну иронически, он помочь не сумел, а сотням искренне верующих – да.

Да, ему нужны были верующие по-настоящему, не сомневаясь, и потому, видимо, он с таким негодованием выступал против тех, кто эту веру подтачивает. Павел Басинский порой не решается цитировать слова отца Иоанна о Льве Толстом:

Это не полемика, а брань, недостойная не только священника, но и просто христианина. Почему «недостойная»? Если верить евангелистам, то и сам Христос не стеснялся в выражениях по отношению к тем, кто не верил в него или занимался лжеучительством…