Кони

— Когда вы, милая Мария Гавриловна, сядете в кресло и приготовитесь слушать. — Кони бегло просмотрел корректуру, что-то выискивая в ней. Наконец сказал: — Вот, нашел про болезни и про нас с вами: «В этот свой приезд он очень мучился припадками подагры и однажды просидел несколько дней безвыходно в тяжелых страданиях, к которым относился, впрочем, с большим юмором, выгодно отличаясь в этом отношении от многих весьма развитых людей, которые не могут удержаться, чтобы прежде всего не нагрузить своего собеседника или посетителя целой массой сведений о своих болезненных ощущениях, достоинствах врачей и качествах прописанных медикаментов». — Кони посмотрел на свою гостью.

— То был Тургенев, — задумчиво сказала Савина. — Особенный человек.

Когда Анатолий Федорович прочитал всю статью, Мария Гавриловна сказала:

— Спасибо вам. Сидела бы и слушала об Иване Сергеевиче бесконечно. А как раздражают меня неблагодарные люди, которые своими развязными воспоминаниями тревожат его память! Несчастные знаменитости не имеют собственности и должны отдавать на суд и на потеху толпы свою душу и сердце!

— Да, — кивнул Кони. — Помните, какие мерзости написала о нем дочь Виардо! Будто бы Иван Сергеевич жил на счет «ейной маменьки», объедал и опивал ее! Даже немцы за него вступились, доказав, что он этой даме только в последние годы жизни передал не менее семидесяти тысяч…

— Анатолий Федорович, милый! Пристают сейчас ко мне газетчики с письмами Ивана Сергеевича. Ссылаются на двадцатипятилетие со дня кончины. Что делать? Ведь я их хранила свято. Только вам показала одно письмо… Его-то я и сожгла. Даже вас не послушала. А как быть с остальными?

— Печатать, Савушка. Я напишу к ним предисловие, — мягко сказал Кони. — Если буду жив…

Переписка И. С. Тургенева и М. Г. Савиной была издана с предисловием и под редакцией почетного академика А. Ф. Кони, при ближайшем сотрудничестве А. Е. Молчанова в Петрограде в 1918 году… А в 1938 году вышел маленький томик «М. Савина и А. Кони». Томик этот читается с захватывающим интересом. И словно живыми предстают перед нами актриса и знаменитый юрист, а вместе с ними и само время.

…Потом они пили чай, и старая Катя, Катерина Андреевна Пулликс, прослужившая у Кони уже почти тридцать лет, кочуя с ним с квартиры на квартиру, ворчливо выговаривала Мария Гавриловне за ее редкие визиты.

И снова разговор обращался вокруг одной, дорогой для обоих темы — Тургенев, которому они остались верны до самой смерти.

Савина — Кони.

2. Х.1909

«Дорогой Анатолий Федорович.

Возвращаю статью, прочитанную мною с превеликим негодованием. Какая цель подобного писания? Кто такой «Борис Садовский»? И почему он компилирует только худое о Тургеневе? Почему через двадцать пять лет после смерти понадобилось обливать помоями такое имя?.. Под видом «чрезвычайного интереса» анатомирует душу, и в большинстве случаев — грязным ножом. «Какой смелый русский народ» — повторяю я за Гоголем».

Кони — Савиной.

1.26.1913

«Дорогая Мария Гавриловна, — запряженный в ярмо заседаний Госуд. Совета, я лишен возможности поздравить Вас лично с наступающим днем Вашего Ангела, по шлю Вам самые горячие пожелания здоровья, душевного спокойствия и всего, что есть на божьем свете хорошего. В нынешнем году исполняется 30 лет нашего личного знакомства: благодарю Вас сердечно за все отрадное, яркое и светлое, что я из него извлек».

Не все «выходы в свет» и не все посетители в гостеприимной квартире Анатолия Федоровича были в равной степени приятны и желанны. Иногда приходил «в неурочное время» и подолгу сидел А. Н. Куломзин, самонадеянно распространяясь о своих планах написать большую книгу о Христе. Неожиданно прерывая свой рассказ и понизив голос, советовал:

— Анатолий Федорович, спаси вас боже критиковать в нашем заведении земских начальников. Не поймут.

Анатолий Николаевич, невзирая на свои «христианнейшие» замыслы, не прочь был пофилософствовать о том, «для чего задница у мужика». Осенью 1915 года Кони совершенно неожиданно, без всякой с его стороны просьбы, увеличили содержание как члену Государственного совета.

Анатолий Федорович высказал Куломзину свое неудовольствие:

— Не время, идет война! Я категорически возражаю…

— Что сделано, то сделано, — усмехнулся управляющий делами комитета министров. — Назад не вернешь!

После революции Куломзин торговал в Ницце цветами и умер в марсельском госпитале.

Несмотря на «уклончивость» Куломзина, на его умение избегать «опасных» заседаний Государственного совета, у Кони была причина сохранить к нему благодарные чувства: «Куломзин — настойчивый виновник первого издания Судебных речей», — записал Анатолий Федорович в своем «Элизиуме теней».

Представителем «искренней перегибательности» называл Кони другого члена Государственного совета — Алексея Алексеевича Нарышкина, «частные и тягостные посещения» которого, «с бесконечными переулками и закоулками в разговоре», заканчивались всегда бессонницей, не подвластною никакому лекарству».