Кони

Он называет Петербург городом, где общество без истории, но с историями, без традиций. «Я так не люблю Петербург, — писал он, — что когда мечтаю об отставке (Я часто мечтаю о ней: устал и душевно и телесно!) то… связываю эти мечты с желанием покинуть город, «где улицы всегда мокры, а сердца всегда сухи». Сердце России, милая Москва, где прошла пора моего студенчества, зовет и манит меня…» И тут же, словно спохватываясь и стыдясь своей слабости, он вспоминает о долге гражданина, родившегося и выросшего в Петербурге, и приводит изречение, красовавшееся в средневековом Риме: «Таким я сделался тебя ради, — а ты — что сделал ты меня ради?»

Но вот мы читаем его очерк «Петербург. Воспоминания старожила» и вместе с автором начинаем странствования по городу, недаром названному «Северной Пальмирой». И чувствуем, какими любящими глазами смотрит он на город своего детства.

В воспоминаниях Кони о Петербурге мы напрасно станем искать слова восхищения, превосходные степени — их нет. Но, перевернув последнюю страницу очерка, читатель еще долго будет видеть себя идущим рука об руку с автором по петербургским улицам. И сердце старожила, уехавшего из города, наполнится ностальгическою тоской, а тот, кто еще ни разу не побывал на невских берегах, испытывает немой укор совести.

В год рождения Кони Аполлон Григорьев писал в журнале «Репертуар и Пантеон», который редактировал отец Кони, Федор Алексеевич: «Чтобы узнать хорошо Петербург, надобно посвятить ему всю жизнь свою, предаться душой и телом».

Можно сказать, что Кони прожил в Петербурге всю свою жизнь. В его отношении к городу есть что-то общее с тем, как относился к столице Федор Михайлович Достоевский: «…Несчастье обитать в Петербурге, самом отвлеченном и умышленном городе…» — писал он в «Записках из подполья», а на Раскольникова от великолепной панорамы города «необъяснимым холодом веяло… духом немым и глухим полна была для него эта пышная картина». Но тем не менее после чтения Достоевского остается ощущение хоть и «умышленного», но фантастического города, в природе которого «есть что-то неизъяснимо трогательное…».

Когда Анатолий Федорович был с ревизией в Новгороде, то писал своему другу Морошкину:

«Я окунулся в более здоровую русскую жизнь, я увидел старую Русь и встретил в глухих уездных городах людей с чистой душой и бескорыстной любовью к делу. А главное — я на целый месяц избавился от чада и гама нелепой, искусственной петербургской жизни. Стремление к провинции растет во мне все сильнее — ив переходе туда, к живому делу я вижу панацею против многих моих душевных недугов… И так vive la provincial»[12]

Но мечты остаются мечтами. И в том, что Кони не похоронил себя в провинции, которая лишь при коротких наездах могла показаться ему такой привлекательной, а остался в Петербурге, были свои резоны. Всей душой ненавидя чиновничество, чиновник Кони искал себе друзей в среде художественной интеллигенции — среди писателей, журналистов, актеров. И нашел. Многие дружеские связи тянулись еще из поры детства и юношества. Друзья его отца остались его друзьями. Так как же он мог бросить их? Не бывать по понедельникам, а с девяностых годов по субботам на обедах «Вестника Европы» у М. М. Стасюлевича? Не встречаться по пятницам в ресторане французского отеля с нежно любящим его Гончаровым? Лишить себя, хоть и редких, встреч с Марией Гавриловной Савиной, присутствия на премьерах в Александринке, где когда-то играла мать, где до сих пор с успехом ставились пьесы отца?

«Эгоизм петербургских умственных и материальных удобств вопиет во мне против здешней глуши и сна», — пишет Анатолий Федорович тому же Морошкину из Смоленска, где проводил ревизию, уже в марте 1883 года. Голубой мечте о спокойной работе среди «людей с чистой душой» не суждено было никогда осуществиться. Кони предпочел жить в Петербурге среди «…разных проскочивших в министры хамов, которые плотною стеною окружают упрямого и ограниченного монарха».

«Да и куда ехать? — писал он позднее. — Везде одна и та же скорбь земли русской. А скорбь эта велика…»

Новая служба целиком захватила Анатолия Федоровича. Обязанности прокурора Окружного суда были весьма широки и разнообразны. Главная из них — выступления в суде обвинителем. Прошло немного времени, и публика стала приходить в суд «послушать Кони».

Одним из первых дел, на котором Кони выступал с обвинительной речью в Петербургском окружном суде, было дело об утоплении крестьянки Емельяновой ее мужем. Казалось бы, история вполне бытовая. Но суду предшествовало одно обстоятельство, характеризующее нравы и обычаи петербургской полиции — помощник пристава, которого Анатолий Федорович в своей речи с горькой иронией назвал «проницательным», усмотрел в смерти молодой женщины самоубийство «с горя по муже», посаженном на семь дней за драку. Покойницу похоронили, и дело скорее всего предали бы забвению, если бы не вмешательство прокуратуры.