Кони

Воспитатели. Александра Михайловна Самойлова; кронштадтские симпатии, офицера, истерики, позднейшие встречи. Софья Петровна Соболева; таинственный роман. Гувернер Петр Булэ. Литературные упражнения… Жена Марья Семеновна. Высокомерное к ней отношение. «Молчите, М[арья] С[еменовна], это выше вашего понимания. (Прогулки вдоль Фонтанки) I мая. Похороны В[еликого] К[нязя] Михаила Павловича. Книгопродавец Лисенков.

Родители. Фигура отца, его привычки, трудолюбие, порядок, двери в, кабинет, халат, мое восторженное отношение. Чубуки.

Мать. Наружность… Лечение. Фонтанели, Зюнья (шарлатан, кот[орый] лечил маму). Писательство… Сценические новости, послед[ние] воспоминания Вейнберга. Полочка матери, отзвуки прошлого. Консерватизм. Вспыльчивость и доброта. Просьбы о прощении, область знаний, жадное чтение всего с 7–8 лет. Вальтер Скотт в рассказах матери. «Вий» Гоголя. Религиозные чувства. Первое причащение, церковь театрального училища. Смерть деда в Москве. Суеверное отношение к холере… Елка. Дачи Лейченко. Уроки Клячко. История с черепом».

Будучи уже в преклонных годах и вспоминая об одном из своих товарищей — Александре Ивановиче Урусове, — Кони написал: «Личная жизнь этого человека представляет собою пеструю ткань различных отношений. В ней есть нити, выдергиваемые легко и бесследно, без искажения рисунка этой ткани, без изменения ее ценности. Но есть и такие, с которыми из нея уносятся краски, уносятся одновременно и ея ценность, ея разнообразие».

…Одно из самых ярких воспоминаний детства: вдвоем с матерью они идут из дому, от Невского, бесконечным берегом Фонтанки на Сенной рынок «пить молёко». Случается это нечасто — обычно чистенькая, румяная охтенка приносит и молоко и яйца прямо на квартиру.

Фонтанка вызывает у маленького Толи восхищение. Быстрые ялики с нарисованными на бортах дельфинами искусно лавируют среди шумных купален и садков с рыбой. У спусков к реке наполняют водой свои зеленые бочки водовозы. Вода в Фонтанке, как это ни покажется странным сегодня, питьевая. Невскую воду развозят по городу в белых бочках.

На Чернышевом мосту Толя задерживается, подолгу смотрит, как медленно проплывают барки с дровами. Потом мать почти насильно отрывает его от решетки, и они, перейдя на правый берег Фонтанки, идут мимо живописных лавок Апраксина рынка к Садовой.

На Сенной площади легкие навесы, ларьки, небольшие дощатые павильоны, где на прилавках высятся горы всякой снеди — разделанные бараньи и свиные туши, окорока, колбасы, зелень, фрукты.

«Пельцыпы, пельцыны! Заморские пельцыны!» — кричат продавцы. «Вот сбитень!» — вопят молодые разносчики лакомства, смело врезаясь в толпу разношерстных посетителей.

Стакан прохладного молока, выпитый здесь же, в молочном ряду, где пахнет свежим творогом, кажется мальчику необыкновенно вкусным.

Но после эпидемии холеры 1848 года путешествия на Сенной рынок прекратились. Мать, боявшаяся холеры, почти не выходила на улицу сама и не пускала детей, даже с нянею.

Сорок восьмой год выдался тревожным. «В самой природе было что-то грозное и зловещее, — писал современник. — Лето было необычайно сухое и знойное. Горели леса и болота, наполняя воздух удушливым смрадом. Небо от этой гари было желто-серое, и солнце катилось в виде багрового шара, на который можно было свободно смотреть без боли в глазах… Говорили о подсыпателях, которые проникают под разными предлогами в кухни и отравляют воду в кадках, о том, что несколько таких подсыпателей с подозрительными склянками и порошками, найденными у них в карманах, были избиты толпою и отведены в участок в растерзанном виде; говорили о нападении на санитарные кареты, в которые якобы забирали с улиц пьяных, принимая их за холерных, говорили о заживо погребенных и т. п.