Конкиста по-русски

Кудашев встал, одёрнул гимнастёрку, подтянул ремень, надел было, но тут же снял форменную фуражку. Огляделся. Невдалеке, у соседней могилки женская фигура в траурном платье. Чёрная шляпка с короткими полями, чёрная вуаль, белый платочек прижат к глазам. Плечи подёргиваются в беззвучных рыданиях. Александр Георгиевич отвернулся. Руки сами вынули из нагрудного кармана портсигар. Скрипнула дверка ограды. Женщина в траурном платье выходила на аллею акаций. Заторопившись, оступилась и на секунду оперлась об оградку Кудашевых. Александр Георгиевич молча поклонился. Ему не ответили. Маленькая ручка в чёрной кружевной перчатке отпустила дверку. Кудашев успел увидеть на пальчике незнакомки тонкое серебряное колечко с камешком-бирюзой. Кудашев повернулся лицом к могилам, низко поклонился и вышел на аллею акаций.

Над кладбищем мягкой бархатно-малиновой волной проплыл удар церковного колокола. Заутреня.

Храм встретил Кудашева запахом берёзовых углей, а через минуту — ароматом ладана, топлёного воска, звучным баритоном начавшего службу священника. Кудашев купил несколько свечей, стараясь не казаться неуклюжим, зажёг и поставил свечи у бронзового распятия, куда обычно ставила свечи матушка, молясь «за упокой» дедушек и бабушек… И вдруг, словно открылась давно забытая страница из далёкого детства: «Свечку зажжём, у Богородицы поставим, помолимся, пообещаем не баловать, и у Сашеньки животик болеть не будет!»… Сами собой брызнули слёзы, из груди рванулись далеко уже не детские рыдания: «Мама, мамочка моя, мамочка!»...

— Ваше благородие! Ваше благородие, вам телеграмма! Служебная, срочная! — услышал Кудашев шёпот вахмистра Суркова.

Церковь пришлось покинуть.

Горячий «афганец» мгновенно высушил слёзы.

Телеграмма была по-военному лаконичной:

«Поручику Кудашеву Александру Георгиевичу. Срочно прибыть в Асхабад в распоряжение Начальника и Командующего войсками Закаспийской области. Адъютант Командующего подполковник Дзебоев».

— Это всё?

— Никак нет. Ещё почтовая карточка. Приватная. От соседки вашей. Хотела вас увидеть, не дождалась. За ней приехали на фаэтоне, увезли, — Сурков протянул Кудашеву плотный картонный прямоугольник.

На аверсе «Postcard» — репродукция с картины Василия Верещагина «Подавление индийского восстания англичанами». На обороте несколько строк правильным школьным почерком гимназистки-отличницы: «Милостивый государь Александр Георгиевич! Я сочувствую вашему горю. Моя мама была подругой вашей матери. Мама умерла на следующий день после смерти Георгия Александровича. Я уезжаю недели на две в Асхабад к своей тете. По возвращению передам вам некоторые вещи ваших родителей. Елена».

У дома, где квартировали Кудашевы, поручика ждала казённая пролётка.

— Ваше благородие, господин поручик! Карета подана, вот билет в первый класс, поезд Красноводск-Ташкент через пятнадцать минут отправляется!

Глава 2

Дорога в Асхабад. Текинские всадники. Стычка со шляхтичами. Встреча с Дзебоевым.

2 октября. 1911 год.

При-Копет-дагские равнины российского Закаспия вот уже семнадцать лет оглашаются не только стуком копыт ахалтекинских скакунов. Мощным бархатным басом Путиловские локомотивы встречают и провожают каждую железнодорожную станцию на своём пути, весёлыми свистками и шипением сбрасываемого пара сгоняют с рельсов забредшего порой верблюда, а то и беспризорную корову.

Вот и сейчас машинист, не щадя давления, даёт гудок, потом ещё один, ещё и ещё. К гудку присоединяется свисток: Туу! Ту-ту! Фью! Фью! Фью! Туу!

В вагонах оживление.

— Что, уже Геок-Тепе?

— Не может быть, до Геок-Тепе не меньше сорока минут!

— Да машинист, каналья, наверное, тоже принял! Душа музыки запросила!

— Господа! Господа! Смотрите — текинцы!

Пассажиры облепили раскрытые окна правого борта.

Десяток всадников с урканьем и посвистом летят на рыжих конях, обгоняя поезд. Полы красных шёлковых халатов приподняты и заправлены под кушаки. На головах маленькие круглые тюбетейки. Хорошо видно — в сёдлах подростки, почти мальчишки. Минут десять-пятнадцать текинцы сопровождают поезд, показывая замысловатые трюки: то кто-то встанет на седло во весь рост, то вдруг исчезнет на несколько секунд за правым боком лошади, а потом появится в седле как ни бывало, то сумеет сорвать на всём скаку жёлтую кисть ещё цветущего мышиного горошка!

Текинцы гикают, кричат: «Ур! Ур!», пассажиры от души рукоплещут. Паровоз даёт длинный прощальный гудок, набирает скорость. Всадники придерживают коней, отстают. Пассажиры возвращаются на свои места.

Прощай японская земля,
Прощай японочка моя!
Я еду в дальние края,
Где меня ждёт моя родня!

Третий класс гудит песнями. За дорогу успеют надоесть и «Из-за острова на стрежень», и «Сидел Ермак, объятый думой», но всё ещё в великом почёте песни незабытой русско-японской войны: «Тоска по Родине», «На сопках Манчжурии».