Конкиста по-русски

На следующий день Кудашеву стало хуже. Каменные осыпи кошмара обступали его со всех сторон, гигантской воронкой уходили в небо. Кудашев стремился выбраться из-под беспрестанно осыпающихся обломков гранита, поднимался по бесконечному склону вверх, к свету, но снова и снова срывался вниз…

— «…Возлюбленный мой начал говорить мне: встань, возлюбленная моя, прекрасная моя, выйди!

Вот, зима уже прошла; дождь миновал, перестал;

Цветы показались на земле, время пения настало, и голос горлицы слышен в стране нашей…

…Как прекрасна, как привлекательна, возлюбленная, твоею миловидностью!

Этот стан твой похож на пальму, и груди твои на виноградные кисти»…

— «Что это, чей это голос, где он?», — снова Кудашев срывается на дно каменной воронки. Щебень и галька сыплются ему на голову. Ещё немного и он будет завален сухими, горячими и острыми обломками скал…

— «Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют её. Если бы кто давал всё богатство дома своего за любовь, то он был бы отвергнут с презрением».

Каменный дождь прекратился. Медленно стихал шум в ушах, уходила головная боль.

— «Положи меня, как печать, на сердце твоё, как перстень, на руку твою: ибо крепка, как смерть, любовь; люта, как преисподняя, ревность; стрелы её — стрелы огненные», — вполголоса немного нараспев читала Леночка Книгу Песни Песней царя Соломона.

Кудашев открыл глаза:

— Не бросай меня…

* * *

26 октября 1911 года.

Агапьев сдержал слово: Кудашева две недели держали на снотворном. На пятнадцатый день главврач сдался: Кудашев был выписан из больницы. С каким удовольствием сменил Александр Георгиевич байковый больничный халат на тёмно-синий мундир, пошитый все в том же Первом Таманском полку заботами мадам Барановой.

В Асхабаде похолодало. По гарнизону объявлен приказ о переходе военнослужащих на зимнюю форму одежды. Новый мундир со старыми крестами скрыт под тёплой шинелью.

Дзебоев не приехал встречать Кудашева, но прислал свой фаэтон, который сопровождал верный казак Веретенников.

Лена попыталась помочь Кудашеву подняться в коляску, но Александр Георгиевич просто взял её двумя руками за талию и, как ребёнка, посадил на высокое кожаное сиденье. Лена от неожиданности вскрикнула. Лошади переступили с ноги на ногу. Провожающие врачи и сёстры милосердия дружно засмеялись и захлопали в ладоши.

Кудашев крепко обнял Агапьева:

— Спасибо, Борис Николаевич!

— Будь здоров, Саша! Не попадай больше в лазарет, хватит с тебя. Будь здоров!

Фаэтон тронулся. Поднятый кожаный верх скрыл от провожающих Найдёнову и Кудашева. Кудашев обнял Лену и хотел поцеловать. Коляску качнуло. Поцелуй пришёлся в щёку. Лена набралась храбрости и сама исправила положение, а потом спрятала лицо в его шинели.

Кудашев левой рукой обнял Лену за плечо и прошептал в ушко:

— Я люблю тебя!

Выехав за ворота «Красного Креста», фаэтон повернул направо по улице Таманской, направляясь к центру города, но вдруг резко остановился.

— Куда! Куда под копыта?! — возница был готов выразиться покрепче.

У фаэтона молодая женщина. Её рука в красной шёлковой перчатке крепко держится за дверцу фаэтона.

— Пан Кудашев! Пан Кудашев! Простите меня, я вас здесь уже неделю жду!

Спешившиеся казаки из охраны Кудашева крепко взяли даму за локти и, приподняв над мостовой, вынесли на тротуар.

— Пусть пан простит меня. Пан такой благородный, такой вальяжный! Кроме вас мне никто не поможет! Я работаю у Рахтазамера на телефонной станции. Барышня-телефонистка. Моя фамилия Котушинская, Гелена Котушинская!

— Отпустите панну! — Кудашев хотел выйти из экипажа. Леночка крепко сжала ручку дверцы:

— Не ходи, Саша!

Кудашеву не понадобилась открытая дверь.

— Котушинская? Жена Хенрыка Котушинского? Вы хотите просить за него?!

— Не жена — сестра! И не за него прошу, за Владимира Гагринского, за своего жениха. Поверьте, он ни в чём не виноват. Третий месяц в тюрьме без передачи, без свиданий, без допросов, без обвинений! Ещё до театра! Вот, возьмите, это жалоба, здесь все подробно.

— Кто вам сказал, что я полномочен рассматривать жалобы? Хорошо, я передам её в нужные руки. Вы свои данные хоть указали?

— Да, да! Вот мой паспорт. Обо мне можно справиться на телефонной, никто дурного не скажет.

— Хорошо, честь имею. Вас оповестят. Трогай! — Кудашев был уже в коляске.

Леночка пыталась улыбаться, но её глаза были полны слез. Ей вспомнилось: «…люта, как преисподняя, ревность; стрелы её — стрелы огненные»!

* * *

«Улица Анненковская, дом вдовы полковника Осипова, номер 12, поручику Кудашеву Александру Георгиевичу в собственные руки». Квартира, куда привезли из больницы Кудашева, была завалена письмами, почтовыми и визитными карточками с этим адресатом. В бесчисленных горшках и вазах как свежие, так и уже завядшие цветы. В раскрытое окно курит и стряхивает на улицу пепел подполковник Дзебоев.

— Заходи, вот твой дом! — услышал он голос Елены Сергеевны.

В комнату входили Лена и Александр Георгиевич.

— Здравствуй, Саша, здравствуй дорогой! Как себя чувствуешь, как голова?

— Да что ей сделается! Здравствуйте, Владимир Георгиевич.