Читаем Конкистадор полностью

Конкистадор

Маслов не мог сосредоточиться на какой-нибудь связной мысли. Два слова, вытеснив все прочее, без конца чеканили шаг в его голове: «Позор… поражение… позор… поражение… позор… поражение…» Потом он все-таки сформулировал главное: «Наверное, лучше было бы мне умереть, чем почувствовать себя битым».

Древний Хуан не уходил и не пытался завязать разговор. Отчего не звал он своих людей, своих тварей продажных? Все, вроде, сказано, надо бы кончать дело. Отпустить они его, может, и отпустят, зубы предварительно повыдергав… Но будут контролировать крайне жестко. Иначе невозможно, он бы и сам так действовал. Почему же Хуан медлит? Ах, вот оно что. Попроповедничать желает. Хлебом не корми, дай попроповедничать. Давай-давай.

– Никак не успокоишься?

Молчит.

– Учить желаешь? Так ведь ни к чему оно сейчас. Поздновато.

Молчит.

– Лучше бы уж ты пристрелил меня…

Молчит.

– К чему волынку тянуть? Зови своих… «хороших ребят».

Молчит.

«Да хрен с тобой. Молчи…» Маслов отвернулся и произнес в сторону, для себя, не особенно заботясь о том, чтобы его услышали:

– Об одном жалею, дело доделать не успел…

И тут Древний Хуан преобразился. Несколько минут назад он разговаривал с Масловым обыкновенным голосом, обыкновенными словами. Теперь в него как будто вошла высота: очень старый человек обратился в патриарха. Жил бы он в эпоху Исхода, душа его обитала бы, наверное, в теле Моисея. Жил бы в годы Русской Смуты, называли бы его Козьмой Мининым…

Седой патриарх встал ровно, как колокольня, поднял подбородок и загремел:

– Зачем, скажи мне, люди живут на Терре? В чем смысл? В чем главная правда их существования?

Маслов открыл было рот, желая ответить: мол, живут и живут. Но Древний Хуан остановил его нетерпеливым жестом.

– Для того ли они живут, чтобы быть сытыми? Ты им хлеба хотел дать, и ради того хлеба собственной душой побрезговал! Вот, накормил ты их, и куда им идти, наевшись? Быть шестернями в машине Терры? Но не ради ли них – государство? И какой в нем смысл, если он не совпадает со смыслом, тревожащим их души?

На миг Маслову показалось, будто от седых косм Древнего Хуана исходит сияние. Нет, показалось.

– У всей нашей земли, у всех городов, поселков и монастырей один-единственный смысл – Вечное Спасение и счастье в Боге. И каких бы загогулин не приторачивало к себе государство, а и в нем тот же самый смысл: сделать так, чтобы каждому здешнему христианину спасать душу было легче. Понял ли ты? Что есть твоя жизнь? Или моя жизнь? Или жизнь этого Сомова? Или покойной моей Инес? Жизнь – один-единственный спектакль, дозволенный нам свыше. Ты можешь грешить против роли, а можешь сыграть ее блистательно… В зале – один Зритель, и Он обязательно будет судить твою игру, хочешь ты этого или не хочешь. Там, за гранью, нас всех ожидает Его суд. И какую правду ты откроешь Ему?

– Я скажу… я скажу… я хотел, чтобы все были сыты и не убивали друг друга.

– А надо было хотеть большего! Следовало хотеть, чтобы люди, отданные тебе под руку, любили друг друга, верили в Его милосердие и были благородны. Неужели ты и впрямь подумал: дашь им чуть меньше, и они вцепятся друг другу в глотки?! Неужели ты совсем не верил в них? Неужели ты весь народ терранский счел крысами, способными грызться за крупу? Вот твоя ошибка. За нее ты платишь сейчас.

– Они слишком привыкли ни в чем себе не отказывать. На Земле начали убивать без пощады за один кусок хлеба при девяти миллиардах. Наших – нет пока и трех с половиной. Но я не смею их ограничить! Ведь они… они тогда…

– Что – тогда?!

– Сметут… и меня, и тебя, и весь наш порядок, и друг друга будут потрошить за здорово живешь… Нельзя давить, все взорвется! У нас все начнется раньше, чем на Земле… Мы живем на бочке с антиматерией! И КАЖДЫЙ ДЕНЬ МОЖЕМ ВЗЛЕТЕТЬ НА ВОЗДУХ! Неужели вы там этого не понимаете?!

Древний Хуан опустился на колени у распростертого тела Маслова. Нежно погладил его по голове, взъерошил волосы. Заговорил тихо-тихо:

– Мальчик мой… – заговорил он тихо, – мальчик мой… Бедный мой мальчик. Ты до смерти устал и до смерти напуган. Вот беда! Послушай меня. Они ведь люди. Они ведь не скотина. Не свиньи. Это свиньям – хлебова дай, и все в порядке… Не волки. Почему же ты ждал от них только зла и безумия? Ведь ты семь лет правил сумасшедшими и злодеями, которых сам себе навыдумывал. Бедный мой мальчик! До чего же ты дошел. Совсем окаменел…

И он прижал к своей груди голову Маслова. Тот смотрел куда-то в сторону, глаза его были сухи и выражали одну только растерянность, а губы еле слышно шептали:

– Не знаю… не знаю…