Конкистадор

…Он был сыном первых поселенцев на Терре-2. И родился тут, неподалеку, в деревянном домике, на жестком топчане, который смастерил его отец. Тогда здесь не было еще ни монастыря, ни города, а был форпост фронтирьеров на десять семей. Вокруг – степь, до самого горизонта, под бедовыми руками ветра волнуется терранский псевдоячмень. Какой это ячмень, одно название только, что, вот – ячмень, а по правде сказать, сплошная нелепица – на взгляд колонистов. И пусть дает эта нелепица урожаи, позволившие выжить восьми семьям из десяти, но до чего же она чудна и смешна: удумал же Господь сотворить колосья в полтора метра высотой и с золотенькими погремушками, просто не злак вышел, а бубенец какой-то! Здесь, на Терре, природа почему-то любила трескливые погремушки, и водились они на любой вкус: от сантиметровых до саженных. Во время сезона ветров на поля приходили кормиться синезобы – исключительно опасное зверье. Мальчик любил подглядывать за их стремительными тенями, подавляя скользкий, холодноватый ужас. Со стороны реки иной раз забредали к самому периметру рабочие команды муравьев-гигантов, не представлявших никакой угрозы, но очень шумных. Ведь это для муравьиной общины – рабочие команды, а для землян (еще не терранцев, еще землян) – армии, страшные тьмочисленные армии… В июне прилетали крылатые всадницы. Никто не знал, как называть их правильно, поэтому их называли крылатыми всадницами. Не стрекозы, не бабочки, не мухи, а… еще одна шутка Господа. Сверкающие четырехдюймовые аристократки, особенно хороши были черные с золотом «баронессы», потом они куда-то пропали… В неделю, когда крылатые всадницы устраивали брачное буйство над полями, детей держали взаперти. Отец честно объяснил сыну: «Парень, ты же не хочешь, чтобы личинки этих красавиц вылупились прямо в тебе?» Мир был ровесником мальчика, слов не хватало, чтобы дать каждому цветку и каждому месту имя. Тогда и большей части имен-то еще не существовало, они рождались на глазах мальчика. Например, его родители подарили форпосту роскошное имя «Синезоб и Золотая Погремушка». Правда, оно оставалось в целости и сохранности совсем недолго. Поселок называли уже просто Золотой Погремушкой, а город – и вовсе Погремушкой. Лет пятнадцать назад Погремушку хотели переименовать в Независимость, но мальчик давно вырос к тому времени и успел состариться; он не позволил. А пять лет назад он прибежал сюда, больной и несчастный. Постригся в монахи, молился и каялся, но никак душа не успокаивалась. Все казалось: старый мир исчез, ушел, протек водицей между пальцами, не осталось ничего. Сосны. Городские кварталы. Река изменила русло. Ни одной золотой погремушки. Нет, ничего ему не осталось, все плохо, может быть, все зря. Жизнь получилась кривая, изгаженная, и в конце века – ни пристанища, ни покоя. Ничего своего. Один раз он работал в огороде, и на руку ему села крылатая всадница, настоящая «баронесса». В первый момент он глазам своим не поверил: их же нет теперь! Давно нет. Вывелись. Как же ты вернулась в эти места, красотка? Милая, чудесная красотка… Старик застыл, не смея шевельнуться, ему совсем не хотелось спугнуть ее, он хотел любоваться ею, как можно дольше. Потом, когда крылатая всадница все-таки улетела, старик сел на землю и заплакал. Отпустило. Или, может быть, отпустили… С того счастливого дня он несмятенно и беспечально готовился к смерти. О чем теперь горевать? Тот мальчик вернулся к нему.

…Женщина кладет на могилу цветы, отступает на шаг и обнимает мужчину за плечо. По тому, как живо его рука откликается на привычную, почти машинальную ласку женщины, нетрудно понять: в этой паре еще не остыло живое чувство, родившееся давным-давно, когда они едва знали друг друга.

– Угомонился неугомонный… – произносит мужчина.

Оба они молча молятся о смиренном иноке Алексие, в миру Андрее Семеновиче Маслове, – чтобы Господь смилостивился, простил ему грехи и велел бы ангелам открыть перед его душою райские врата…

Послесловие автора. Читать совсем не обязательно

Чего я больше всего хотел, когда писал эту книгу? Вернуть будущее себе, своей семье и своей стране. Мы существуем в нем, я в это верю, я знаю это. Наши души прорастут в нем из-под травы на наших могилах.

Там плещут зыбкие ленты путей. Там встречают усталых странников гавани, наполненные огнями. Там есть пороги – от которых уходят, не оглядываясь, и есть калитки, за которыми встречают с открытыми объятиями тех, кто вернулся издалека. Там есть жизнь, там есть мечта, там есть любовь, там есть счастье. И Бог милосерден, и друг тверд, и враг лукав.

В том небе родное солнце мешается с чужими и они плывут вместе, словно трепетные аквариумные рыбы, плеща лучами то ласково, то пылко. А выше солнц реет Слово. Птицы с диковинными именами несут твой взгляд над цветущей землей. Каждый камень на дороге дарит тебе сокровенные смыслы, и ты, смеясь, забываешь их, едва узнав.