Конкистадоры

Я не мог представить себе Ральфа в такой обстановке, в домашних туфлях, глаженых брюках, возможно, в халате… На раскопках он не менял выгоревшую на спине рубашку по три дня. В обычных условиях это равняется месяцу. Я как сейчас вижу – сидя в сумерках возле нашей палатки, он прополаскивает горло пивом, кашляет, сплевывая в сторону каменную пыль, которой мы дышали в подземных переходах пирамиды. Вижу его тяжелые солдатские ботинки, испачканные желтой глиной, – он столько возился, отчищая найденную нами царскую статую, что на собственную обувь у него сил не оставалось. Ральф в цивильном костюме, при галстуке? Не могу себе это вообразить и сразу вспоминаю, как одна из подземных камер пирамиды оказалась затопленной, и Ральф первым спустился в это густое, остро пахнущее месиво. Его обвязали веревкой, на голову надели шахтерскую каску с фонарем. Перед спуском Ральф пошутил, что с детства боялся провалиться в нужник. Он пропадал в расщелине минут двадцать, а нам казалось, что прошло несколько часов. Мы спустили ему на веревках две сильные лампы, железный щуп и фотоаппарат. Из трещины поднимался острый, аммиачный дух – Ральф не зря упомянул о сортире. Когда мы его наконец достали, он оказался мокрым до подмышек и, фыркая, заявил: «А ведь бабка меня пугала – не будешь учиться, золотарем станешь!» Обследовать камеру оказалось невозможно, Ральфу не удалось достать до дна. Помещение было затоплено очень давно, вода поступала из Нила по невидимой трещине в подземной скале. Позже, уже в палатке, Ральф сознался мне, что вода неожиданно оказалась ледяной. Ночью я просыпался оттого, что он глухо кашлял и что-то бормотал во сне. Однако обошлось, он не заболел. Во всяком случае, тогда. Мы занялись описаниями наземной части пирамиды и оставались там, пока не кончился сезон.

В конце ноября я позвонил Ральфу. Сперва к телефону подошла какая-то девочка, я подумал – дочка. Немного удивился, Ральф не упоминал, что у него есть ребенок. Но когда я говорил с ним, где-то на заднем плане послышался тот же детский голос, и Ральф сказал: «Приезжайте, не сомневайтесь, тут жена говорит, что будет рада». Голос у него был какой-то непривычный. Усталый? Напряженный? Я почему-то вспомнил, как мы склонялись над расщелиной, куда спустился на веревке Ральф. Когда он заговорил с нами, мне тоже показалось, что голос принадлежит не ему, что на другом конце веревки вовсе не Ральф, кто-то другой – как теперь, на другом конце телефонного провода. Но я обещал приехать.

Я выехал сразу после обеда, рассчитывая добраться до Кутной Горы, пока не стемнеет. Но к двум часам начал подниматься туман, и мне пришлось снизить скорость. В половине третьего я видел вдали черный сырой лес, а к трем, когда поравнялся с ним, едва разглядел деревья на опушке – их затянуло серой погребальной пеленой. Я еще раз сбавил скорость – впереди маячили габаритные огни тяжелого грузовика. Теперь было ясно, что до деревни, где жил Ральф, мне предстоит добраться поздним вечером. Я закурил, слегка опустил стекло, и моего лица будто коснулись холодные влажные руки. Стемнело раньше, чем я думал, голова стала тяжелой, в висках пульсировала кровь. Не выношу сырости, ненавижу эти глухие темные вечера. И тут на миг, очень короткий миг, меня снова опалило солнцем – я увидел покатый, осыпающийся бок кирпичной пирамиды Сенусерта III – сигарета, дотлевшая до фильтра, обожгла мне нижнюю губу – я вскрикнул – и пропустил поворот.

За оградой из железной сетки смутно белел двухэтажный дом. Обзор закрывали старые, разросшиеся плодовые деревья, но я различил между ветвями несколько светящихся окон. Остановил машину у ворот, посигналил, ожидая, что мне откроют. Никто не вышел, даже собака не забрехала, хотя мне показалось, что я вижу во дворе конуру. Калитка была слегка приоткрыта. Я запер машину и пошел к дому. Мне смутно подумалось, что меня не ждут. Звонка на двери не оказалось, но может, я его просто не заметил. Зато дверь, стоило нажать на ручку, неожиданно приоткрылась. Я вошел в дом вместе с клочьями тумана, который к этому часу стал таким густым, что, казалось, прилипал к одежде.