Конклав

На стол поставили большое блюдо с дымящимися спагетти. Единодушный возглас восхищения эхом был на это ответом. Сотрапезники были обслужены с большой скоростью, с тысячью комментариев, пока не пала тишина – внимание всех пошло на вкусные спагетти. В кухне готовилось второе блюдо, сюрприз. Молочный поросенок по-римски, аромат, проникающий из-за кухонной двери, часто открываемой, сказал им об этом. Заканчивая есть спагетти, стали держать пари о степени изысканности второго блюда, которое вот-вот должны были принести. Удовольствие есть всем вместе в эти месяцы затворничества заменяло им многие жизненные «потери», сводя практически на нет фантазмы одиночества.

Первое блюдо съели почти в полном молчании. Безотчетное удовольствие показывать частную жизнь своих собственных «дублеров», этих ста двадцати пяти кардиналов, которые сами себя закрыли в этой тюрьме, на этот раз разбавили желанием поговорить о самих себе. Центр тяжести беседы сместился на открытие миража будущего, на разговоры о жизни, что бежит там, вне этих стен, и пойдет скоро по-новому для каждого из них.

Новости всех типов и, в том числе, самые пустяковые тоже, перелетают от одного к другому: футбол, политика, спорт, подорожание бензина, снижение процента ставок, новые эпизоды войны на Ближнем Востоке, курс на бирже, соотношение между евро и долларом, последний концерт Лючо Далла, выбор ведущего на следующий фестиваль в Сан-Ремо… Язык общения, главным образом, – итальянский, переходящий иногда в английский, поскольку среди секретарей капелланов были иностранцы.

Эффект тюремного заключения на месяцы выливается в славу эфемерным пустякам, освещаемым мастером создавать шумиху из ничего – телевидением. Поэтому любой, такой как Контарини, в потоке новостей не может даже думать, чтобы устраниться от финального результата, все идет к концу жизни.

Контарини на мгновение растерянно взглянул на Капплмюллера и по улыбке друга разглядел в нем тень собственной скуки, упавшей на развлечения этой живой ассамблеи голодных коллег, только и желающих, чтобы вернуться к нормальной жизни. Но, кто знает, может и Капплмюллер, чтобы прекратить эту скуку, тоже склоняется к идее вернуться туда, на волю, в страстно желаемую нормальную жизнь?

Боюсь, что нет, Контарини, боюсь, что будущая жизнь лейтенанта не будет ощущать последствия того древесного червя, который гложет твою собственную жизнь. И, может быть, многим из коллег снится побег; двум кардиналам, пытавшимся бежать, едва они ощутили в клетке конклава первый укус этой самой скуки, побег не удался.

Наконец на столе появился молочный поросенок по-римски, сопровождаемый овациями и поздравлениями монсеньору Бини, стоящему в переднике и в поварском колпаке вместе с двумя помощниками на пороге кухни. Поросенок держал в пасти большой лимон и, казалось, ждал только одного касания волшебной палочки, чтобы начать дышать, – такой глупый и очаровательный, в позе сюрприза смерти. Снова, пока приносили бутылки с вином, разговор сошел на нет, голоса затихли, слышно было только позвякивание столовых приборов. Кое-кто уже поглядывал на часы, думая о раннем завтрашнем подъеме. Но ни за что на свете никто не хотел уходить из этого зала, в котором и находиться-то можно всего несколько часов, надо было хоть что-то разузнать. Для чего все еще сидели после съеденного второго блюда? Да, для того, чтобы вернуться к главному: куда идет конклав, кого выберут?

После поросенка с гарниром, третье блюдо – сладкое, что уже переполнило желудки до предела. Таким образом сотрапезники вернулись к обсуждению главной темы: выборы папы. Глаза всех присутствующих остановились на секретарях епископов из Дар-эс-Салама и Луанды. Но рты обоих этих секретарей были наглухо закрыты, правда, иногда в ответ на какую-нибудь остроту или настойчивый вопрос они улыбались или отвечали односложно, без каких-либо разъяснений. Секретарь кардинала из Гонконга, по происхождению занзибарец, но говорящий на суахили, не хотел оставаться безразличным. И, желая спровоцировать своих молчаливых земляков, начал проделывать странную серию жестов, сопровождая их ритмическим повторением одной и той же фразы, – получалось некое монотонное пение; каждый куплет заканчивался резким вскриком и притопыванием. За ним вступили два других африканца, стуча ногами в нужный момент, как и занзибарец Аугустине Марангу, после резкого вскрика. Ритм не прерывался, а нарастал, но не сбивал участников; остальные присутствующие замолчали, наблюдая за этой сценой.

Затем случилось то, что потом в конклаве вызвало массу разговоров.

Каждого сидящего за столом охватило бесконтрольное чувство исступления, превышающее по силе их возможности. Начался обряд. Все до одного поднялись из-за стола, неудержимо стуча ногами так же, как и те трое поющих африканцев, которые под руководством занзибарца стенали, вскрикивали и стучали ногами.