Конклав ночи. Охотник

Через полминуты я был свободен. Заниматься доспехами времени уже не оставалось. Вопли чудовищ явно приближались. Орудуя пилой на обушке кинжала, я выпростал из паутины только респиратор да очки. И то и другое было остро необходимо. От лужи, вытекшей из многоножки, разило так, что щипало глаза. Где и чего она успела нажраться? Ведь на постаменте была сухой, как галета. Я спрятал лицо под маской, надел телогрейку и старый шлем, побросал в сумку Книгу Рафли, кинжалы без ножен, сбоку приторочил шашку. Забросил сумку на плечо, подхватил «Моссберг» и выбежал из кабинета.

Вновь повинуясь интуиции да отчасти надежде, я направился к «воздушному» переходу, соединяющему корпуса Управления.

Не дошел совсем чуть-чуть. В этот раз «группа задержания» оказалась расторопнее. Десяток упырей– «солдат» под командованием двух «старшин» ждали меня возле перехода. Будто гигантские муравьи, атакующие жука, они бросились ко мне – по полу, стенам и даже потолку. Я начал стрелять.

Пули вырывали из вурдалаков куски гнилого мяса, разгорались внутри тел слепящими звездами. Бьющий во все стороны пар заволок коридор, словно пороховой дым – Бородино. Когда патроны кончились, я выхватил шашку. Колол, рубил и снова колол. Потом шашка, как в капкане, застряла в грудной клетке «старшины». Я выпустил рукоять, пинком оттолкнул издыхающего кровососа и взялся за кинжалы.

От располосованной клыками и зубами телогрейки остались одни лохмотья. Шлем свалился, респиратор болтался на шее. Каким-то чудом уцелели очки, но через них ничего не было видно – изнутри запотели, снаружи залиты потеками слизи. Я орудовал лезвиями наугад, реагируя на удары, укусы и звуки.

Меня сбили на колени, прыгнули сверху. Я встал, стряхнул гадов с плеч вместе с остатками телогрейки, побежал. Выбежав из пара, остановился, развернулся, сдернул очки.

Упыри выскочили следом. Всего двое. Израненный «старшина» и «рядовой». Не успевшего затормозить «солдата» я просто надел на кинжалы и вышвырнул в провал окна. Со «старшиной» пришлось помучиться. Вернее, это ему пришлось помучиться, когда я приколол его к деревянной двери какого-то кабинета. Потом я вернулся за сумкой, разыскал шашку. Усталости не чувствовал, меня трясло от возбуждения. Организм требовал действия, действия без остановки, без мысли. Я изрубил «старшину» в капусту, но продолжал наносить удары даже тогда, когда он потек, словно мороженое на солнце. Успокоился лишь после того, как клинок шашки плашмя угодил по вбитому в дверь кинжалу и переломился у основания.

Близкие вопли клопов отрезвили меня окончательно.

…Окна в переходе отсутствовали, лишь кое-где остались перекошенные рамы в неопрятных хлопьях краски и пятнах ржавчины. Снаружи вдоль всего перехода тянулся толстый пучок коммуникаций. Алюминиевый короб куда-то пропал, из стены торчали железные прутья. Через пустой проем я высунулся наружу, проверил прочность одного из прутьев. Он не шевелился. Я выбрался из перехода, встал на прут ногой, потом другой. Присел, ухватился руками за толстый кабель в твердой пластиковой оплетке. Прут угрожающе заскрипел, но я уже повис на кабеле, а потом разжал пальцы.

* * *

Как и в прошлый раз, я очутился внутри «склада хозяйственного инвентаря». Лампочка не горела, но через приоткрытую дверь просачивалась полоска света. В ней танцевали пылинки. Добро, вынесенное из кабинета Мордвиновой, бесследно исчезло. Оружие, респиратор – все. В руке у меня обнаружился только старый-престарый школьный портфель из рыжего кожзама «под крокодиловую кожу». Тяжелый, плотно набитый. Зная, что найду внутри, я отщелкнул заедающий замочек, открыл портфель. Книга Рафли лежала корешком вверх и занимала почти весь объем. По медным кольцам, скрепляющим корки переплета, внутри колец и даже вокруг, в воздухе, змеились слабо светящиеся золотые узоры. Манили. Завораживали.

Наверное, моя психика слишком перенапряглась в городе, пребывающем под властью Великих клопов. Я не смог устоять перед соблазном. Вытащил книгу, сбил кастетом замки и раскрыл на первой странице.

На древнем пергаменте, прикрытом тонкой пластинкой слюды, красным маркером было написано два слова. Я тупо прочитал их раз и второй. Перевернул наугад несколько страниц, потом еще несколько. Текст везде был одинаков. Различалось лишь написание. То нарочито угловатыми печатными буквами, то аккуратным чертежным шрифтом, то быстрым письменным росчерком, то шариковой или перьевой ручкой, то фломастером, то карандашом – одно и то же.

«Отсоси, Раскольник».

– Игнатьев, – проговорил я с ожесточением. – Какая же гадина.