Конкурс красоты

«Да-да-да, — Ученый секретарь воткнул иглу в штаны богини и широко улыбнулся. — Заходите, заходите. Наслышан, все только о вас и о вашем открытии говорят».

«О моем открытии?»

«О вашем открытии… Что, еще не успели сделать? Ну, какие ваши годы. Все впереди. У вас все впереди. У вас перспективы. Молоды зубы — все перегрызут, хрум-хрум… В науке нужны крепкие крысиные зубы, мой мальчик. Покажите-ка ваши зубы».

Старлаб открыл рот.

«М-да», — сказал Ученый секретарь и посмотрел на богиню. «Что скажем?»

Старлаб тоже посмотрел на статую. Лицо древнегреческой стервы потемнело.

«Она считает, что хорошие зубы. Только ежедневный уход. Зубная паста, вечно свежее дыхание. И научная карьера у вас в кармане. Тщательнее массируйте десны, тщательнее. Богиня рекомендует. Всё. Свободны».

Старлаб шагнул к выходу.

«Стойте!»

Синие глаза горели из сумрака.

«Так зачем вы все-таки приходили, а, зубастик?»

«Исповедь». — Пол поплыл под ним, как крутящаяся сцена на его первом конкурсе. (Он бежит на одном месте, голый, скользкий от оливкового масла, а зал бросает в него цветы…)

«Да-да-да», — Ученый секретарь притянул к себе ватного Старлаба и опустил его на холодный табурет возле статуи. «Заходите, заходите. Наслышан, все только о вас и о вашем открытии говорят».

«О моем открытии?» — Старлаб пытался не глядеть на два синих огненных шара, нависших над ним.

«О вашем открытии… — зажурчало под самым ухом. — Что, еще не успели сделать? Ну, какие ваши годы. Все впереди».

Пальцы Ученого секретаря двигались над ним, словно расчленяя на части его вдруг сгустившуюся душу, которую Старлаб раньше не чувствовал в себе. Эта душа перекатывалась в теле, как теннисный мяч или зеленый плод, которым морят тараканов…

«У вас все впереди. У вас перспективы».

Пальцы направляли движением внутреннего шара, который то рассыпался (сердце падало вниз), то слеплялся (сердце летело вверх, губы ловили холодный, несогревамый свечами воздух).

«Молоды зубы — все перегрызут, хрум-хрум… В науке нужны крепкие крысиные зубы, мой мальчик. Покажите-ка ваши зубы».

Пальцы, все так же дирижируя, открывали рот Старлаба, сухой и холодный.

«М-да, — пел Ученый секретарь и смотрел на богиню. — Что скажем?»

Старлаб сидел, запрокинув голову, с открытым в беспредельный космос ртом. Душа, которую он носил до сих пор как маленькую философскую безделушку, аппендикс, в котором откладывались все непереваренные сновидения… Теперь она, душа, плясала под пальцами Ученого секретаря, пытаясь вырваться из открытого рта, в стучащих зубах.

«Она считает, что хорошие зубы. Только ежедневный уход. Зубная паста, вечно свежее дыхание. И научная карьера у вас в кармане. Тщательнее массируйте десны, тщательнее. Богиня рекомендует».

Ученый секретарь вынул свечу и полил на лицо Старлаба воском:

«Все. Свободны».

Старлаб очнулся, застонал и пополз к выходу, соскребая с лица застывающий воск.

«Стойте!»

Рука Старлаба, готовая дотянуться до двери, зависла в воздухе.

«Так зачем вы все-таки приходили, а, зубастик?»

«На исповедь», — неслышно, одними губами произнес Старлаб.

«Да-да-да. Заходите, заходите. Наслышан, все только о вас и о вашем открытии говорят». Старлаб летел вниз долгого тоннеля, раскинув руки. «О вашем открытии…» Он попытался взмахнуть руками, как тогда, когда был птицей… «Что, еще не успели сделать? Ну, какие ваши годы. Все впереди. У вас все впереди. У вас перспективы. Молоды зубы — все перегрызут, хрум-хрум… В науке нужны крепкие крысиные зубы, мой мальчик. Покажите-ка ваши зубы». Но руки не хотели становиться крыльями, а тоннель все засасывал… «Она считает, что хорошие зубы. Только ежедневный уход. Зубная паста, вечно свежее дыхание. И научная карьера у вас в кармане. Тщательнее массируйте десны, тщательнее. Богиня рекомендует. Все. Свободны».

Старлаб уже был в коридоре.

«Стойте!»

Дверь приоткрылась.

«Так зачем вы все-таки приходили, а, зубастик? Ладно, на первый раз достаточно, идите и пополняйте вашу коллекцию грехов, пытайтесь отловить более экзотические экземпляры». В пальцах Ученого секретаря мелькнула игла. «И запомните: шнурки надо завязывать. Это я вам как ученый секретарь рекомендую».

Старлаб дополз до уборной, сунул голову под кран. Вода била по лицу и заглушала всхлипы. «Я не хочу быть человеком… Я не хочу, чтобы во мне сидела душа!»

— Они похожи на статуи, — сказал Старлаб, глядя на медуз.

Обезьяна возился с книгами. Отобрав самую большую, стал читать.

Прочитав страницу, вырывал ее и поджигал, освещая процесс чтения. Потом вырывал прочитанную и тоже поджигал. Бумага морщилась и истекала дымом.

— Что ты читаешь? — спросил Старлаб.

— Не знаю. Когда светло, читаю отблески пламени на странице. Когда темно, читаю с листа темноту.

Страница догорела и рассыпалась розовым пеплом.

— Сейчас, в темноте, я читаю одну драму.

Старлаб посмотрел на Обезьяну. Речь животного вдруг выровнялась. Прикосновение к книгам исправляет сутулость речи, очищает кожу речи от волдырей и лишаев.

— Разве можно читать в темноте? — сказал Старлаб.

— Можно. Если читаешь про темноту или ночь. Я читаю про ночь. А еще там есть дневник одной самки.