Конкурс красоты

Смех, профессиональный, высокооплачиваемый смех НСа взлетел над сценой и тысячей щекочущих пальцев рухнул в зал.

Публика затрепыхалась, запрыгала в креслах: “Реанимация… Репетиция…”

Засмеялись конкурсанты. Почти никто из них не знал, что такое “реанимация”. Они были слишком молоды и прекрасны для таких слов.

Очнувшийся оркестр заиграл что-то; МНС расплескивал по залу желтые и зеленые лучи. “Реанимация… Репетиция…”

А НС, умело тормозя в себе машину смеха, смотрел в зал.

Он чувствовал, как намокает его тело под пиджаком. Зал, наполненный дрожащими головами, приблизился и вдруг показался зеркалом. НС глядел в него, как в свое бесконечное растиражированное отражение. Его отражение хваталось за живот, утирало салфеткой бурлящие рты, цеплялось за ручки кресел. Одному из его отражений, он видел, стало плохо от смеха, и его незаметно выводят из зала. Реанимация, репетиция...

НС, стараясь не смотреть в зал, объявил музыкальный номер.

И направился за кулисы в виде пухлых колонн. Из колонн на сцену уже неслась легкокрылая старушка с лирой, известная исполнительница шлягеров на слова Платона. Впрочем, старушкой певица казалась только с очень близкого расстояния, как сейчас, когда НС едва не столкнулся с ней. (“Противный”, — прошептала дива, слегка боднув его лирой.) На сцене она продолжала пребывать в своих прекрасных ...надцать, рассеяно перебирая лиру и путая слова.

Увернувшись от лиры и пробормотав что-то среднее между “Вы все хорошеете” и “Поскорее бы ты сдохла, старая грымза”, НС нырнул в гримерку.

Отдышался. Сорвал с себя мокрый пиджак. И почувствовал кожей, волосками на коже — сейчас зазвонит телефон.

“Хайрэ”, НС прижимал трубку. “Ук, ук...”

Потом снова перешел с древнегреческого на родной замызганный язык.

— Кто? Кто звонил, спрашиваю? Одурели? Как он в этот телескоп попал? Вы куда смотрели? Да я вас всех усыплю, поняли? Да. Да. И чтобы немедленно.

Швырнул трубку.

Сквозь дистрофичные стены пробивалась музыка.

“Я утверждаю, — пел надтреснутый голосок, — что из всех блаженных богов Эрот... ля-ля-ля... короче, самый блаженный, потому что он самый красивый и самый молодой... Эрот по природе своей ненавидит старость и... ля-ля-ля... А что касается древних дел между богами, то... ля-ля-ля... в смысле... ля-ля...”

Дальше шло одно непрерывное “ля-ля-ля”. Певица окончательно забыла слова и теперь просто танцевала, изящно прихрамывая и улыбаясь.

Когда-то ее одобрил сам Академик.

3

В лесах и лугах вокруг Центра мира есть много разных цветов и растений.

Старлаб шел по лугу; трава обтекала его, брызгая в лицо и волосатую грудь насекомыми. Облака, отчетливые, как едва тронутый резцом мрамор, белели в небе.

“Бывают обстоятельства, когда любовь — единственный выход”, — подумал он.

И вытянул руку, чтобы потрогать ветер.

Ветер оказался плотным и шершавым, как сама трава. Если сощуриться, можно было увидеть тело ветра, удлиненное с севера на запад. Внутри этого тела тоже шла жизнь, и эта жизнь была похожа на беличье колесо, вращающее само себя.

Поле оборвалось, начались стволы и ветви, прогибавшиеся под грузом света. Под ногами, повторяя перемещение ветра, двигалась тень. В одном месте тень обросла звуком воды. Старлаб нагнулся и окунул пальцы в воду, идущую на него из земли.

Наполнив водой лицо, Старлаб заглянул в лужу, горящую по краям от солнца.

Вместо привычного лица в воде отразились формулы, значки, кавычки и тире.

“Ну да, — подумал Старлаб, поднимаясь, — я же не взял с собой материальный носитель. Лужа меня и не распознает...”

Нужно было возвращаться.

Он видел себя лежащим; простыня сбилась комом, ладони в йоде. Лицо распарено сном. Щетина — как накипь насекомых на утреннем фонаре.

Рот полуоткрыт, и Старлаб опустил в него правую ногу.

Нога легко прошла сквозь горло, оперлась о воздушную плоть легкого. Следом опустилась и левая нога. Пальцы держались за обветренные губы. Наконец, во рту исчезло и туловище. Мелькнула тыльная сторона языка, ветреные коридоры горла.

Теперь нужно было, ничего не напутав, надеть на себя все тело.

Пятка изнутри соприкоснулась с пяткой, колено — с коленом. Чтобы проверить, Старлаб пошевелил пальцами. Потом пролез в правую ногу и в слегка жмущую стопу. Через пару секунд тело уже плотно прилегало к нему; заныли порезы на ладонях, заболела спина.

Оставалось только стереть это одевание из памяти.

Готово!

Ресницы в колючем утреннем янтаре вздрогнули.

Она лежала на полу. Вздрогнула, повернулась на другой бок.

Старлаб смотрел, как пряди волос приходят в движение, рассыпаются и замирают.

— Пить, — попросила, не открывая глаз.

Он встал и пошел по незнакомой квартире, задевая ногами низкорослую мебель. Подойдя к раковине, Старлаб стал рассматривать ладони. Порезы, пятна йода. Выловив с сушилки кружку, поднес к закрытому крану.

Поставив ее в раковину, бросился обратно в комнату. Схватил скомканные брюки возле лежанки, куртку, все в пятнах крови. Натягивая, бросился к двери. Затанцевал на месте, не попадая в рукав куртки. Попал, застегнулся, рванул дверь.