Конкурс красоты

…Старлаб отделился от стены. Упал на стул. За стеной открыли воду. “Вот какая она, человеческая любовь”. Только сейчас он заметил, что не снял пальто.

Ненавидя это потное пальто, облепившее его, Старлаб вышел из комнаты. Больше он сюда не придет, думал он, идя по коридору.

Он вернулся через месяц. Только для того, говорил он себе, чтобы узнать, что значит “со звуком”. Не повезло. На вопрос вязаной шапки “со звуком или без?” он снова брякнул: “Без”. И все повторилось.

“Когда заказываешь со звуком, играет свадебный марш”, — объясняли коллеги в курилке. Он кивал.

— И всегда что-то приношу с работы, — говорила Тварь. — Расческу почти новую, волос лучше стал. Я одно время лысеть стала. А сейчас расческу возьму — и на душе светло. Причесываюсь, причесываюсь, думаю: все будет хорошо. Книг сколько принесла… с работы. Любишь читать? И я люблю. Особенно про любовь и семью. Я уже, знаешь, такую хорошую библиотеку у себя собрала, три полки, и все — с книгами. Одна полка с грустными, другая — со смешными, а третья — про воспитание детей и развивающие игры. Вот таскаю домой книги, девчонки даже смеются: что ты, как дурочка, все книги да книги. Сами они бутылочки от духов приносят, одна даже рваный пеньюар, два дня на него в слезах любовалась. Жалко, не можем вспомнить, откуда все это богатство. Может, если б знала, тоже бы пеньюарами завалилась, хоть не в них счастье. Зато, знаешь, какой я классный руль от автомобиля на прошлой неделе принесла. Берешь в руки — и прямо как в автомобиле себя чувствуешь: р-р-р!

Склонилась над ним:

— А вчера тебя с работы принесла, и еще книжку. Думаю, что такое тяжелое в мешке, неужели диван? Открыва-а-аю… — Медленно подняла край одеяла. Старлаб поежился и улыбнулся. — …а там — целый мужчина; я просто обалдела! Думала, не может быть; наверное — трупик. Девчонки иногда отдельные руки в дом тащат, головы всякие. Потом сами же не знают, куда девать. А одна наша, ну, вот эта, как бы Люся, тоже принесла, вроде тебя, все тело на месте, потом пригляделась: головы нет! Повертела-повертела — жалко выбрасывать, а что делать. Ни слова от него не дождешься, ни помощи по хозяйству. Только целыми днями на диване лежит, мух собирает. Поэтому я про тебя тоже вначале подумала, что ты тоже такой. Потом — нет: грязненький, ладошки порезанные, карманы пустые, но — целый, живой… Живой… Ты о чем-то задумался, милый?

Он думал о потолке.

В центре торчал крюк для отсутствующей люстры. Около крюка было написано пальцем по закопченной поверхности: “Не вешаться! Жизнь прекрасна!”

Сколько он пробудет здесь, среди простыней? Где дверь в этой квартире? Что подумают на работе? Сегодня выходной. Завтра его начнут искать. Если его найдут здесь, он должен будет объяснять. А если не найдут? Сколько он пробудет здесь, среди простыней и странного запаха из кладовки, где сушатся его брюки?

Пока Тварь возилась с брюками, он обследовал квартиру.

Входной двери не было. “Жизнь прекрасна”, — пела Тварь, замачивая окровавленные брюки. Единственное окно не открывалось. Грязное стекло; кажется, пятый этаж. Место незнакомое. Сегодня выходной. Но завтра его будут искать. Доберутся до телескопа, вытряхнут оттуда Обезьяну. И Обезьяна расколется. Во всем. И в этой книге тоже.

Книга.

Обезьяна читает, скорчившись в телескопе, книгу. Отрывает страницу, поджигает, чтобы прочесть следующую.

— Слушай, ты сказала, кроме меня там была еще какая-то книга?

— Странная, — Тварь обнюхивала книгу. — Я поставлю ее на полку с грустными книжками. А этот Обезьяна…

Старлаб вздрогнул.

— …этот Обезьяна — твой родственник?

— Ты что! Он животное. Живет в телескопе. Откуда ты про него узнала?

— Из книги, откуда же еще. Тут про него написано. И про тебя тоже. Сейчас подержу книгу — будет и про меня.

— В смысле?

— В смысле, каждый, кто держит эту книгу, кто отдает ей свой запах, становится ее автором. И героем. Смотри… Сейчас я хочу, чтобы в этой книге было написано о том, как мне хорошо.

Она приложила книгу к левой груди. Слегка потерла бумагой о кожу.

— Подожди, — Старлаб схватил за запястье руку с книгой. — Кто вначале это все написал? Там была драма и еще дневник одной женщины. Она писала о том, как родилась. Что отца у нее не было. И что она делала открытия, а мать была похожа на медузу.

— На медузу?

Тварь читала, шевеля ноздрями. Иногда долго втягивала в себя воздух книги.

“Так я росла. Комнаты, в которых отсутствовал отец, обрастали мелкими страхами. У страхов был запах пота и сердцебиения. Оставаясь одна дома, я играла с этими запахами. Доставала их из темных углов, вдыхала, бросалась от них в другую комнату. В отсутствие отца я училась наслаждаться страхом самостоятельно.

Труднее было учиться словам. “Яблоко”, — повторяла я про себя тысячу раз в день, пытаясь связать эти уродливые звуки с мягким царством запахов, обитавших на поверхности и в мякоти плода. “Яблоко!” На следующий день я просыпалась уже без этого слова. Словно ночью кто-то вырезал его маникюрными ножницами из моей памяти.

А ведь кроме яблока были и другие предметы.