Конкурс красоты

Стража (от слова страх) — контролируемое погружение в хаос с последующим выходом из него. С. наступает после заката и завершается перед рассветом. В течение ночи происходят три стражи: Первая, или Стража медуз (см. медузы); Вторая, или Стража собак (см. собаки); и Третья, или Стража красавцев...

— Окна!

Резкий сквозняк вспорол застоявшийся воздух. Взлетели к потолку занавески, вздохнули и поползли пакеты.

Старлаб схватил фонарь, засунул книгу под рубашку и бросился к окну. Обернулся, прощаясь с мусорными пакетами, смятой постелью…

И застыл.

Из отверстий в стене, через которые он говорил с Обезьяной, выползал дым.

— Обезьяна! — Старлаб бросился к дымящимся глазам Богини. — Ты где?

Закашлялся.

— Вылезай! — уже откуда-то снаружи кричал Обезьяна. — Вылезай, помогу!

Старлаб заметался, пытаясь не дышать, стукнулся о стену, добежал до окна. Ночь уперлась в лицо; ни проблеска. Только вдали светящаяся сыпь — возвращались медузы.

И снова замер. За спиной захныкал ребенок.

Вначале тихо. Потом, полностью проснувшись и испугавшись, закричал:

— Мама! Мама, ты где?!

Старлаб обернулся, щурясь, пытаясь разглядеть…

Снова захлебнулся дымом. В голове, нарастая, перекатывался детский плач.

— Мама! Мама, я боюсь, мама!

И вдруг голос стал другим. Настолько знакомым, что даже кашель вдруг отпустил, а комната, наполненная дымом, окрасилась темным сиянием.

— Па-па…— удивленно протянул голос, слабея с каждым звуком. — Ты к нам вернулся? Вот и хорошо…

Резким рывком сзади его втащили в ледяную дыру окна.

— Держись!

Старлаб схватился за выступ в стене. За водосточную трубу, заскрипевшую под руками. Обезьяна уже перемахнул на пожарную лестницу, ухватившись за нее хвостом и лапой; закачался, протянул свободную лапу Старлабу:

— Ну, профессор!

Труба трещала под Старлабом; скользили и улетали в пустоту ноги.

— Там… там ребенок! Ребенок!

— Руку! — ревел Обезьяна.

Труба накренилась, Старлаб вцепился на лету в лапу Обезьяны, потом в лестницу…

Они стояли в небольших зарослях на холме. Свернули сюда, чтобы переждать возвращение медуз. Потом, пока не началась собачья стража, добежать до телескопа. Заросли были остатками леса, который еще несколько лет назад шумел на окраинах Академии. Потом лес ликвидировали, как мусор. Старлаб помнил, как по Каналу двигались баржи с трупами деревьев; на краю одной баржи сидела девочка-инвалид и болтала ногой. Дриада, не захотевшая оставить свое дерево после его гибели, и теперь плывшая с ним неизвестно куда. Как и все продукты из мусора, стволы увозились на экспорт. Девочка грызла семечки и сплевывала шелуху в комья дизельного дыма.

Тот лесок, в котором теперь мерзли Старлаб с Обезьяной, пока оставили. Здесь еще было много крупного мусора — два платана, несколько кленов; между деревьями клубился кустарник. Фонарь выхватил пару рыжих, с мохнатым рыльцем, ягод шиповника.

— За весь день одно только яблоко съел, — говорил Старлаб. — Сейчас бы… пожевать.

— Я тоже корки грыз. У моей Люськи в пакетах вообще еды нет. У нее там одни игрушки, мишки всякие. Даже обезьянку нашел, смешная такая. Жалко большая, а то бы взял. А одну взял. С мужчиной раздетым. Вот, посвети.

В луче возникла уменьшенная фигура лежащего человека. Он лежал в неудобной позе, раскинув белые тонкие руки. Он действительно был раздетым, не считая повязки на бедрах. Лежал не на обычной кровати, а на двух скрещенных досках.

— Смотри, испачканный, — сказал Обезьяна и стал скрести ногтем точку, темневшую на вывернутых ладонях спящего. — Любят они, медузы, все испачканное…

Старлаб разглядывал странную игрушку.

Потом вдруг быстро наклонился и, зажмурившись от нестерпимого света фонаря, поцеловал. Губы на секунду соприкоснулись с холодной поверхностью.

Колотилось сердце.

— Ы, ты что?

— Не знаю… — пробормотал Старлаб. — Сам не знаю. Нашло.

— Да-а, — Обезьяна погасил фонарь. — Вы, люди, странные существа. И охотиться не умеете, и целуете, что попало… Где же эти медузы, застряли они там, что ли? До собачьей стражи не успеем!

— Там был ребенок. Настоящий ребенок. Он со мной разговаривал.

— Ты о чем? А… Не просек, что ли? Трубы у них в стене. Выходят как раз аккуратно в эти два отверстия. Они, конечно, были замазаны, но дым пропускают. А голоса… Записаны, наверно, на пленку… Ну не прячут же они детей! Ну я же тебе про ту ночь рассказывал, как они вернулись, а там крики “мама” из окон. Профессор!