Конные и пешие

— Это все мне знакомо, — сказала Вера Степановна. — Ничего нового ты мне не открываешь. Наверное, и Аннушке знакомо.

— Да, и мне, — сказала Аня.

Ей почудился некий упрек в словах Веры Степановны, и она легко сообразила, куда он направлен. Да, конечно, она приняла для себя как непреложную истину мысль, выдвинутую Виталием: мы должны работать так, чтобы в самый кратчайший срок добиться степеней, званий, они определяют положение, даже если потом с тобой что-нибудь случится, ты уже при званиях, ты — значишь, и это неизбежно оставит тебя на коне. Аня понимала, можно относиться как угодно к такой установке, называть ее циничной, посмеиваться над ней; так пыталась это сделать ее мать, говоря Ане: философия прагматизма родилась не сегодня, миру давно открылась ее сухая узость. Но Аню не трогали эти насмешки. Ведь установка эта не отрицала труд, ставила его превыше всего и не признавала ловкачества ради достижения цели, только истинная работа надежна, любая подтасовка рано или поздно будет разоблачена, и тогда может рухнуть все, на что ушли годы; любое завоевание должно иметь крепкую, железобетонную основу, и тогда оно прочно, и ему не страшны никакие удары. Здесь она сходилась с Ворванем: тот не терпел и не прощал сомнительных результатов, мог простить ошибку, но только в том случае, если это действительно была ошибка… Если Вера Степановна это имеет в виду, то Аня готова себя отстаивать, у нее есть чем защищаться, за последние годы она многое набрала: опубликованы ее статьи, результаты исследований внедряются в серийное производство, ее цитировали, ее имя называли в докладах, так что фундамент был заложен прочный. А случилось это потому, что она научилась быть деловой… А разве Вера Степановна не такая?

— Ну я вовсе не тебя имела в виду, — сказала Вера Степановна. — Ты почему нахмурилась?

— Мне показалось, что меня. И я готова ответить, — решительно сказала Аня.

Алексей внезапно расхохотался, легко обнял Аню, прижал к себе:

— Стоп! Словесной битвы не будет…

Она ощутила тепло его тела, и напряжение отпустило.

А Вера Степановна улыбнулась:

— Ты оперилась, Аннушка, и мне это нравится.

А Аня расслабленно подумала: «Ну зачем, зачем мне все эти споры? Привыкла всегда чувствовать опасность. Но я-то здесь среди своих…»

А потом в его комнате они лежали вдвоем, и в окне Аня видела черное небо, на нем две колкие, как льдинки, звезды; когда развеивался туман, наползавший на сознание, эти звезды становились отчетливыми, и она слышала голос Алексея, сначала не вникала в смысл его слов, голос был как журчание быстро текущего через каменья ручья, потом стали различимы слова. Он повторял ее имя, в этом зове было так много всего: и мольба, и восторг, и преклонение; она совсем обо всем этом забыла и заплакала, уткнувшись ему в плечо. Он почувствовал ее слезы, испугался, дотронулся до ее щеки и тут же стал целовать глаза, стараясь утешить, но она отстранила его, сказала:

— Ничего не случилось… все хорошо… все очень хорошо. — Взяла его руку, прижала к себе, подумала: «Больше не отпущу…»

Анна была бесконечно доброй в этот день, сделала всю домашнюю работу, возилась со Славиком, и все же звонок Виталия оказался неожиданным.

— Только не бросай трубку, — предупредил он.

Анне стало смешно — все-таки она его здорово приручила, ответила снисходительно:

— Ну говори.

— Сначала скажи: мой сын здоров?

— Мой здоров, — ответила она.

Виталий уловил эту насмешку.

— Я хочу тебе сообщить, чего ты еще знать не можешь. Вчера вечером объявили результаты выборов в академию. Твой шеф Ворвань прошел в членкоры…

Этого все ждали в лаборатории, в институте, но ходили слухи, что у Ворваня достаточно противников и он может не набрать нужных голосов; впрочем, перед выборами всегда ходят подобные слухи. И все же многие волновались: если Ворвань потерпит поражение, это неизбежно отразится на работе лаборатории, принизит ее значение, в то время как факт избрания членкором завлаба возвышает и тех, кто с ним трудится, это вроде бы еще одно признание их тяжкого дела.

— Спасибо, это хорошие новости.

— Может быть, — неопределенно ответил Виталий.

Этот ответ сразу насторожил: Анна знала — Суржиков-старший покровительствовал Ворваню, предлагал ему перейти в его институт, и когда от Виталия исходили угрозы в ее адрес, то имелось в виду именно это обстоятельство.

— Что ты этим хочешь сказать? — спросила она.

— Пока ничего. Жизнь покажет…

— А ну-ка выкладывай, что у тебя на уме.

— Для этого нам надо встретиться.

Анне опять стало смешно, вот она и попалась; столько отбивалась от Виталия, чего он только не предпринимал — она не вступала с ним ни в какие переговоры, а тут стоило ему задеть чисто деловую струнку, и у нее неизбежно появился интерес.

— Ты сам знаешь: я на это не пойду.