Конные и пешие

«Вот почему он пошел на это — поставил этот дом, — устало подумал Петр Сергеевич. — Ради сына. Наследник… Ну и ради себя, конечно, чтобы не доживать свои пенсионные дни в квартире, а чувствовать себя хоть в этом дачном доме хозяином. Все это так понятно, так ясно…» И ему сделалось пронзительно жаль Бориса, жизнь которого была вся отдана делу, делу очень сложному, тяжкому, и он не мог себе позволить ничего, кроме того, что определено особыми правилами… Но что поделаешь, если огромным осклизлым чудовищем со множеством щупалец выползла на свет божий беда вседозволенности, и только ныне спохватились, как опутала она множество людей, и зашумели, заговорили о тех, кто греб себе чужое, прячась за закон, и уж не по мелочам, а по-крупному, в валюте, в бриллиантах, и все им было мало, потому что, перешагнув в безнаказанности один рубеж, они все легче и легче шли к другому, ускоряя свой бег, и тогда уж им становилось наплевать, что на заводах устаревало оборудование, что выпускались скверные машины, дефектные товары, на все это было наплевать, потому что жизнь их получила другую направленность, и они знали — смогут заслониться, защититься, их спасут, им помогут такие же, как они, не желающие слушать о бедствии, у которого ветвились и ветвились щупальца. И то, что Петру Сергеевичу пришлось создавать свой корпус, который только тем и занимается, что устраняет чужие недостатки, исправляет то, что напортачили другие, тесно сплеталось с этим бедствием. Дом, который построил Борис, выглядел хоть маленькой, может, незаметной даже глазу клеточкой этого осклизлого щупальца, но все же был его частью… Вот где беда, большая беда, и ничем, ничем ее не закроешь…

— Тебе когда надо доложить? — спросил Ханов.

— Сегодня.

— И что же? — Глаза его насторожились.

— Пиши заявление, — тихо сказал Петр Сергеевич, — по собственному…

Ему трудно было это сказать, но это было все, что он мог сделать для своего друга, для человека, которого любил, ничего больше он сделать не мог. И Ханов это понял, он встал, обогнул письменный стол с торца, медленно взял лист бумаги и, склонив лысую крупную голову, стал писать. Петр Сергеевич поспешно допил чай, вынул платок, чтобы обтереть усы… Ах, какая это потеря — уход Ханова; да, он уже далеко не молод, но еще крепок, и он лучший директор в объединении, это огромная потеря, и хоть у Ханова сейчас прекрасный молодой главный инженер, которого Борис сам же учил, и он, наверное, сможет потянуть директорскую ношу, все же замена эта не будет равноценной. Хотя кто знает?

Ханов дописал, протянул бумагу Петру Сергеевичу, рука его, уже осыпанная старческой «гречкой», дрожала; Петр Сергеевич взял заявление, посмотрел в глаза Бориса, и этот прямой его взгляд что-то сразу же разрушил в Ханове, он дрогнул, закусил губу, глаза его повлажнели, и Ханов всхлипнул неожиданно громко, совсем по-мальчишески, и все обмякло в Петре Сергеевиче. Он вскочил, обнял Бориса, тот доверчиво прижался к нему; Петру Сергеевичу и самому сделалось плохо. Ханов всхлипнул несколько раз и отвернулся, чтобы утереть слезы.

— Ну ничего… ничего, — тихо проговорил он, словно сам себя пытался утешить. Потом вздохнул и по-деловому спросил: — Когда сдавать?

— Месяца два побыть мы тебя попросим.

— Хорошо, — кивнул Ханов. — Я все сделаю… Хорошо… А ты поезжай… сейчас… Я прошу…

Надо было еще что-то сказать, но Петр Сергеевич не знал, что же именно, и направился к двери.

Глава шестая Деловые игры

Мать рассказала Алексею о Кондрашеве на другой день после его приезда из Засолья, и он сразу предложил:

— Давай запросим Липецк. Может быть, мы разыщем того солдата… Синькова. Я тогда к нему подъеду.

Вера Степановна согласилась, и они тут же написали письмо в адресный стол липецкой милиции.

Алексей тоже думал о Кондрашеве, знал о нем с детства и часто представлял, как этот человек в кашне на длинной шее бредет в разбитых ботинках по горной тропе к перевалу, где блестит на вершинах снег. Он шел, выбившись из сил, но знал, что дойдет до лагеря геологов, чтобы увидеть любимую женщину. Алексей представлял себе Кондрашева именно таким, но только сейчас задумался: может быть, я повторяю его путь, это странно, тут есть сходство, я еще не могу его определить, но оно есть… Так же ведь мотаюсь по всей стране, как он…

Перед отъездом в Засолье у него был разговор с отцом.

— Устали мы. Ребята, у кого семьи, волком воют.

— Конечно, устали. А что делать, Алеша?

— То, что в других главках делают. Директоров — на ковер, главных инженеров и специалистов вместе с ними. Если не тянут — снимают.

— Ну и толку? — усмехнулся отец. — Умный директор на ковре, как на зеленой травке, распластается. Его поймут. Ему план скорректируют. А он еще годик проваландается. А проката все равно не будет. Пока нет другого выхода, Алеша, пока нет…