Конокрад и гимназистка

Вася-Конь опустил ноги с кровати, попытался встать, но голова закружилась и пол, качнувшись, начал куда-то уплывать. Женщина успела перехватить его, прижала к себе и осторожно, как больного, вывела из комнатки. В узкой прихожей ловко накинула на него полушубок, сама завернулась в широкую шаль, толкнула дверь, и они оказались на улице. Прямо от крыльца в снегу была прокопана широкая дорожка к бане, и, ступая по ней босыми ногами, вдыхая в себя морозный воздух, вздрагивая в ознобе, Вася-Конь приходил в себя и видел серое небо, подкрашенное на западе закатным солнцем, белые заборы с острыми снежными колпаками на кольях, черную ворону, низко летящую над землей, и далеко, в легком синеющем мареве, зазубрины соснового бора.

Так жить захотелось!

Он ускорил шаги, и Стеша уже не поддерживала его, а семенила следом, придерживая двумя руками уголки тяжелой и длинной шали.

В предбаннике, где уже слышался запах распаренных березовых веников, Стеша скинула шаль, набросила ее на гвоздь, вбитый в стене, опустила юбку, выступила из нее крепкими, сильными ногами и зябко передернула полными плечами. Вздохнула и сказала:

— Разболакайся, кидай все на скамейку.

Подождала, пока он разденется, открыла двери, несильно подталкивая мягкой рукой в спину, заставила войти в жаркую баню, уложила на полок и принялась парить, время от времени окатывая его теплой водой. Вася-Конь извивался под тяжелым веником, загоняющим пар в самое нутро, попытался даже сползти с полка, но Стеша удерживала его, придавливая в спину ладонью, и отпустила лишь тогда, когда сама притомилась. Окатила водой из ковшика и первой выбралась в предбанник, который сразу же наполнился паром от раскаленных тел.

Вася-Конь помотал головой, разбрызгивая капли с мокрых волос, и заглотнул до самого нутра холодный воздух — из груди словно пробку вышибло. Он снова ощутил свое тело, налитое привычной силой. А руки Стеши, будто угадав этот момент, уже мягко скользили по его груди, по животу, и от этого скольжения, почти невесомого, высекалось, как от сухой молнии, мгновенное пламя.

Загудела горячая кровь, напрягая жилы, Вася-Конь притиснул к себе Стешу, ощутил ее горячие, тяжело набрякшие груди, крутые бедра, в ухо ему ударило прерывистое, с легким стоном дыхание, и он, не размыкая каменно сведенных рук, оторвал ее от пола, закружил, все сильнее чувствуя в себе сжигающее пламя.

— Погоди, — едва слышно выдохнула Стеша, невесомо выскользнула из его рук, повернулась, упираясь руками в скамейку, нагнулась и, вздрагивая от нетерпения, протяжно и нетерпеливо позвала: — Ну, скорее!

Качались ее тяжелые груди, качались длинные волосы, качалась она сама, прогибая спину, словно несла на себе всадника, и лишь время от времени вскидывала голову, чтобы выпустить на волю длинный и сладкий стон. Качалась скамейка, равномерно билась в стену с глухим стуком, и с прежним, протяжным и сладким стоном Стеша выдыхала одним звуком:

— От так! От так! От так!

Вася-Конь шалел от ее голоса, и пламя, сжигающее его изнутри, становилось совершенно неистовым — казалось, что сейчас неведомая сила разорвет изнутри все тело на мелкие кусочки, в пыль, разнесет и развеет. Но Стеша вскинула в последний раз голову, выгнула спину, подаваясь навстречу всем телом, и наступило облегчение, захлестнувшее, словно волна, с головой. Стих пожар, обжигающее пламя соскользнуло вниз, и тело наполнилось такой легкостью, что почудилось: чуть оттолкнись ногами от холодного пола — и взлетишь, пробив дощатую крышу предбанника, прямо в небо.

Молча, не говоря друг другу ни одного слова, они еще раз зашли в баню, обмылись и неторопко, утомленно вернулись в дом.

Стеша раздула самовар, накрыла стол и принялась радушно отпаивать Васю-Коня чаем с малиновым вареньем. Тот послушно принимал из ее рук большую фарфоровую чашку, разрисованную голубыми цветочками, пил обжигающий чай и постепенно возвращался в реальную жизнь, из которой на некоторое время он как бы выпал.

С чего же все началось-то?

Ночью он подъехал к дому знакомого извозчика, вернул ему лошадь, сани и остался ночевать, а утром отправился к барже на Оби, где его ждали Николай Иванович и Кузьма. Идти пришлось мимо храма Александра Невского, чтобы оттуда прямиком спуститься к реке, а в это время как раз закончилась утренняя служба. Прихожане выходили на улииу, было их довольно густо, и Вася-Конь из осторожности хотел уже было свернуть в сторону, как вдруг увидел Тонечку Шалагину. Она шла рядом с матерью по краю дорожки, разметенной от снега, безмятежно улыбалась и время от времени поправляла белый пуховый платок руками в таких же белых пуховых варежках. Вася-Конь остановил свой скорый шаг, замер на месте и стрельнул глазами, привычно все сразу видя и замечая: людей, неторопливо идущих по подметенной дорожке, дальше, чуть на отшибе, коновязь, возле которой стояли запряженные в легкие санки кони и позевывали, ожидая своих хозяев, сытые и ленивые кучера. На самом краю этого ряда перебирал ногами чалый жеребец, а кучера возле него не было.