Конспект

Я и не заметил, что в драке меня здорово разукрасили, так разукрасили, что на другое утро я постыдился идти в институт и снова сидел на веранде над курсовым проектом. Вдруг вижу: по двору идет милиционер. Он обращается ко мне, спрашивая Петра Горелова. Начинается! Теперь доказывай, что ты не верблюд. Но милиционер принес повестку в военкомат. Я не скрыл удивления, что повестки разносит милиция. Милиционер с досадой крякнул, махнул рукой и ушел. Посмотрел в повестку: явиться завтра, имея при себе военный билет. Значит, хоть на завтра у меня будет уважительная причина не идти в институт. В военкомате в военный билет вклеили мобилизационный листок, в котором было сказано, что я обязан на третий день после объявления всеобщей мобилизации явиться на призывной пункт подстриженным под машинку, имея при себе кружку, ложку и полотенце, Через несколько дней во время обеда пришел Горик с портфелем, от обеда отказался, сказал, что едет в командировку и попросил меня его проводить.

— Куда едешь, если не секрет? — спросила Галя.

— У нас все секрет.

— Ну, и не говори, — сказал Сережа.

— Пройдемся пешком, — сказал Горик, когда мы вышли. Думая, что нам на вокзал, я повернул направо.

— Нам не туда, — сказал Горик, и повернул налево.

— На Леваду, на Балашовский?

— Идем, идем.

Оказалось, что Горику надо на гарнизонную гауптвахту.

— Чего ты удивляешься? У нас своей губы нет, вот и направляют на гарнизонную. На отсидку.

— А за что?

— Да срезался с одним Пришебеевым. Ты думаешь — их теперь нет? Сколько угодно. Вот и получил.

Гарнизонная губа была далеко, если память не изменяет, — на Змиевском шоссе. Мы давно не виделись, нам было о чем поговорить и когда мы, наконец, пришли, то еще погуляли перед тем, как Горику зайти. Он попросил меня на всякий случай немного подождать — может быть, ему удастся выйти попрощаться, и, действительно, Горик скоро вышел, но вид у него был растерянный.

— Нет мест, — сказал он. — Написали на направлении когда явиться, это — через двенадцать дней. — Горик чесал затылок, и фуражка со звездочкой подпрыгивала. — Что же я дома скажу? Придется идти в общежитие, надеюсь — приютят.

Приехал в отпуск отец. Он и Клава сидят во дворе. Я на веранде готовлюсь к экзаменам, и до меня доносятся отрывки их разговора, настолько интересного, что я присаживаюсь к ним и слушаю, не вмешиваясь.

— Выходит так — кто кого обдурит: Англия и Франция нас или мы их? — говорит отец и смеется.

— Кто бы ни обдурил, — отвечает Клава, — все равно на пользу Гитлеру. Германию можно одолеть только общими усилиями. Сделка с Германией, кто бы ее ни заключил, даст ему возможность побить сначала одних, потом – других.

Ни на какую сделку с Гитлером мы, конечно, не пойдем. Как они этого не понимают? — думаю я. — Федя считает, что можем заключить пакт о ненападении, но это же не сделка, вроде Мюнхена.

— Это я прекрасно понимаю. Зимними вечерами у меня много свободного времени, и о многом передумаешь, — говорит отец. — Ну, вот о том, почему Франция и Англия тянут с заключением антигитлеровского союза. Наверное, им одинаково противны и гитлеровский режим, и наш, и они не горят желанием заключить союз ни со Сталиным, ни с Гитлером.

— Я думаю, Гриша, дело обстоит сложнее. Многим, и в первую очередь тем, кто у власти, — тут ты прав, — противно иметь дело с обоими режимами. Но в массах и, как это ни странно, — в среде интеллигенции, отдают предпочтение нам, как союзнику против Гитлера. Рабочие, наверное, еще видят над нашей страной нимб пролетарской революции. Европа переполнена беженцами из Германии, и что там творится в Европе хорошо знают. А что творится у нас — откуда им знать? У нас очень многие, если не большинство, не знают всего, что творит Сталин, и верят ему. Как ты думаешь, — большинство верит?

— Если считать и тех, кто притворяется, будто верит, а поди разберись, кто верит, а кто притворяется, тогда — абсолютное большинство.

— И в Европе, по-видимому, многие верят. Что касается интеллигенции, тут свою роль сыграл Горький поддержкой Сталина. Подумать только, — тот Горький, который после большевистской революции разошелся с Лениным и так резко его критиковал, вдруг во всем поддерживает Сталина! Это же, с точки зрения западной интеллигенции, что-нибудь да значит! Вот и клюнули на эту удочку и Бернард Шоу, и Анри Барбюс, и Ромен Роллан, даже Леон Фейхтвангер, я уже не говорю о других, — а это, можно сказать, властители дум в нынешней Европе. Вот и получается; правительства Англии и Франции, если бы и хотели заключить союз с Гитлером, — Мюнхенское соглашение это еще не союз, а уступка, — не могут пойти против общественного мнения, а со Сталиным не хотят иметь никакого дела, кроме торговли, когда она им выгодна.

— Да, положение... — после небольшого молчания сказал отец. — Не представляю, что нас ждет и на что можно надеяться. Слышу, солдаты поют: «Если завтра война, если завтра поход, мы сегодня к походу готовы». А я не верю, как ты думаешь, — готовы?

— Конечно, нет.

— Почему вы думаете, что мы к войне не готовы? — спросил я.

— По некоторым признакам, — ответил отец.