Конспект

Жизнь в институте обычная и привычная, как будто нигде ничего не произошло и не происходит. Услышишь о новом событии, удивишься или расстроишься, и снова нырнешь в нашу жизнь... Ультиматум Эстонии, Латвии и Литве: допустить размещение Красной армии на их территориях. И допустили. Германия в состоянии войны с Францией и Англией и, конечно, радуется отсутствию второго фронта. Зачем нужны наши гарнизоны в этих маленьких республиках? Против кого? Неужели против самих этих республик, чтобы, по выражению Кучерова, их оттяпать. Договорились с Гитлером кому что оттяпывать?.. Заелись с Финляндией — требуем обмена территориями, Финляндия не соглашается... Сообщение: Финляндия ведет артиллерийский обстрел нашей территории. Как похоже на сообщение Германии при нападении на Польшу: польские войска первыми пошли на штурм немецкой пограничной, — забыл ее название, — крепости!.. К сожалению, сравнение оказалось уместным: мы уже воюем с Финляндией. И сразу же Карельская автономная республика преобразована в Карело-Финскую Союзную во главе с деятелем Коминтерна Куусиненом. Судьба Финляндии решается заранее, без лишних церемоний. С товарищами все реже и короче говорим об этом. Задашь вопрос, обменяешься репликами, и все. «О Финляндии слышал?» «Угу». Наверное, Толя прав: какой смысл в таких разговорах, и что они изменят? Небывало помпезное празднование шестидесятилетия Сталина. Учреждены Сталинские премии и Сталинские стипендии. На нашем факультете Сталинскую стипендию получает Бугровский.

На четвертом курсе из новых преподавателей хорошо запомнились Борис Давидович Лихтенвальд, по прозвищу грозный Бобик, и Кошелев, имя-отчество которого я давно забыл.

Грозный Бобик, высокий, интересный, лет тридцати с небольшим, но уже известный в Харькове специалист в области строительных конструкций, где-то проектировал, а в нашем институте читал лекции. Нам он в первом семестре прочел курс деревянных конструкций, в просторечье – деревяшки, во втором семестре — курс металлических конструкций, в просторечье — металл. Читал толково, с огоньком и грубоватым юмором.

Вот он на доске заканчивает расчет для нас довольно сложный, поворачивается к нам и, похлопывая руками по верхушкам ушей, спрашивает: Поняли? В эту зиму в нашем институте, — и не только в нем, — в определенное время гас свет. Мы приносили свечи и даже керосиновые лампы. В аудитории горят ряды свечей. Входит Борис Давидович, крестится и, произнеся «Господи, благослови!», читает лекцию и, заканчивая ее, говорит «Аминь». Для многих и для меня его предметы оказались самыми трудными, а грозный Бобик — из всех преподавателей самым требовательным и, как нам казалось, — беспощадным. Экзамен по деревяшкам я вовремя не решился сдавать, сдавал в зимние каникулы у грозного Бобика дома. Меня предупредили, чтобы я ни в коем случае не пользовался шпаргалками: он из комнаты уйдет, я останусь один, но у него такая система зеркал, что он все будет видеть. Никаких зеркал я не заметил, у страха глаза велики, — но шпаргалками, — как всегда, они у меня были, — не пользовался и сдал экзамен на четыре.

О рассеянности профессора Кошелева ходили легенды. Очевидцы утверждали, что он во время дождя стоял под водосточной трубой и о чем-то думал. Лет за сорок, всегда в сером мятом костюме, сам какой-то серый и мятый, и голос у него тоже серый. Целый год читал диамат с истматом, — диалектический и исторический материализм, — вполне профессионально, хотя и монотонно. Предмет был поинтересней политэкономии, истории партии и... я уже забыл чем только нам не пытались засорять мозги. Однажды Кошелев пришел на лекцию с ребенком лет двух-трех, и мы были поражены как тихо сидит ребенок на столе, служившем Кошелеву кафедрой. Кто-то из студентов положил перед ребенком несколько листиков бумаги и дал ему карандаш. Ребенок занялся рисованием, а Кошелев, оторвавшись от лекции, поблагодарил. Вскоре в этих лекциях меня стала раздражать узость подачи материала: когда шла речь о других философских школах, то о них сообщалось только то, что марксизм в них отвергал, что принимал, что развивал, и мы не получали ясного представления об этих философских направлениях. Нам, как лошадям, надевали шоры, чтобы мы не могли видеть ничего, кроме того, что нам видеть положено. Мое раздражение разделяли Моня и Мотя. Остальные либо плохо и с трудом понимали философию, либо вовсе ею не интересовались — к экзамену готовили шпаргалки и зубрили. Толя сказал мне удивленно:

— Да зачем тебе? Чем меньше этой муры, тем легче от нее будет сдыхаться.

Геня Журавлевский и Сеня Рубель его горячо поддержали.

В городе устраивают воздушные тревоги. Работающих принуждают покупать противогазы. Мы проснулись среди ночи от страшного грохота. Впечатление — удар пришелся по нашему домику. Сережа кричит:

— Где противогазы?! Всем надеть противогазы!!

Я поднял оконную штору и открыл форточку. Тишина, и на противоположной стороне улицы темные окна. Оделся и вышел во двор. Тишина. Открылась дверь соседей.

— Что случилось? — спрашивает Юлия Герасимовна.