Конспект

— Так то в горах! И потом, когда ездили в Чегемское ущелье, отставал. Возможно, у него отдышка.

— А как защитил Мукомолов?

— Он — с отличием. Знаешь, у нас многие кончили с отличием: вот Сеня, Журавлевский, Жираф, Лисиченко, Павлюченко, Короблин, Лобановская, Бугровский. Кажется, я еще не всех перечислил. Слушай, Петро, а ты не догадываешься, за что тебя Урюпин зарезал?

— Кажется, догадываюсь. Да стоит ли сейчас об этом говорить?

— Петро, а что ты будешь делать, если... если...

— Ну, что ты тянешь? — говорит Сеня. — Если сдадут Харьков?

— Я же на заводе. Эвакуируемся с заводом, а в случае чего — махнем с Марийкой в Нальчик.

— В Нальчик?! — воскликнул Мотя. — Вот это да, это хорошо! Тебе можно позавидовать.

— А я бы с большим удовольствием поехал с вами и завидую вам.

— Ты же не виноват, что тебя в армию не взяли.

— Пока не взяли, — сказал Сеня. — Придет время — возьмут, а, вообще, ребята, есть такая пословица, что ли: не угадаешь, где найдешь, где потеряешь. Так что не надо друг другу завидовать.

Я сказал, что хочу проведать Курченко.

— Жене привет, — сказал Мотя. — А с тобой, мы надеемся, до нашего отъезда еще увидимся.

— Я тоже надеюсь.

Женю Курченко я встретил в универмаге. Он — в заботах и расстроенных чувствах: брать с собой Настеньку и дочку или не брать?

— Что ехать в Сибирь — это мы знаем, туда и вербовались, а куда именно — только в Москве станет известно. Ведь не спросишь: а где там ваши заводы строятся? Я спросил другое: раз завод, то, конечно, на железной дороге? Ответили: не обязательно — в Сибири много судоходных рек. Значит, могут загнать и к черту на кулички. Одна дорога туда чего стоит, да еще в войну! Генька Журавлевский едет с Асей и дочкой, но, во-первых, Ася тоже завербовалась — тут уж никуда не денешься, а во-вторых, дочке два года, а это все-таки не год. Мои родители и Настенькина мама и слушать не хотят, чтобы я их забрал.

— А Настенька?

— Плачет. И ехать страшно, и оставаться страшно.

— Так еще и не решили?

— Да решили уже. Я еду один, устраиваюсь и приезжаю за Настенькой, дочкой и Настенькиной мамой. Наивные люди! Как будто сейчас мирное время, да где гарантия, что меня отпустят? И где гарантия, что к тому времени в Харькове не будут немцы? Да разве их убедишь! Правда, убеждаю, убеждаю, что я прав, нет — так и дочку загубить можно. Эх, Петя, ведь не в Нальчик ехать!

— С родителями оставляешь?

— Ну, конечно. Как жили у них, так и будут жить. Да и Настенькина мама близко. А как вы?

— Да что мы? С заводом — в ту же Сибирь, а не возьмут, так с Марийкой — в Нальчик. А там, того и гляди, в армию заберут.

— Лучше в Нальчик, для Марийки лучше: работу найдет и с голоду не умрет — не Сибирь.

Марийка меня познакомила с Григорием Семеновичем — мужем ее сестры Валентины Игнатьевны. Он все еще жил в поселке кирпичного завода и работал в Харькове закройщиком, а она все еще учительствовала в Ольшане. Почему они не соединились — Бог весть: об этом не спрашивают, но Григорий Семенович поддерживал родственные отношения со всеми харьковскими Стежками. Он производил очень хорошее впечатление: умный, работящий и по-настоящему интеллигентный. Мастерская, в которой он работал в это лето, как и в предыдущее, отправила его по разнарядке райкома партии на прополку. Он не скрывал, что любит сельскохозяйственные работы, и для него такая поездка — краща вiдпустка. Вернувшись, у нас на Старомосковской за столом делился впечатлениями. В селе — только женщины, старики и дети. Председатель колхоза — в армии, а на его месте пожилая женщина, затурканная и беспомощная. Григорий Семенович вместе с приехавшими и местными пропалывал сахарную свеклу, а по вечерам, не удержавшись, осторожно и деликатно давал советы как лучше организовать работу. Его советам следовали, а потом и просили их. Узнав, что Григория Семеновича по состоянию здоровья никогда в армию не брали и теперь не берут, председательница колхоза, а за ней и другие стали его упрашивать, чтобы он возглавил колхоз.

Не погодились? — спросил я.

— Нi. Я б iз радiстю, — хорошi там люди, — але не можна. З роботи за власним бажанням тепер не вiдпустять. Ну, припустимо, вони б через район добилися мого звiльнення з роботи.

Так там, у районi почали б дiзнаватися, хто я такий та звiдкiля. Отож мiг би дуже просто опинитися в Сибiру на каторзi, а вони б ще вихвалялися: мовляв, спiймали куркуля, який утiк та заховався. Ну, припустимо, якось обiйшлося б, i почав би керувати колгоспом, та прийдуть нiмцi i мене, як голову колгоспу, розстрiляють. Нiмцi ж усiх таких голiв та керiвникiв розстрiлюють — читав у газетi. Отож хоч верть-круть, хоч круть-верть, — а виходить на одне. Та признаюсь: кортило, ах, як кортило, навiть нiч не спав. Ех, Григоровичу, ухвалимо ще по однiй!