Конспект

Григорий Семенович, — к слову пришлось, — рассказал, что документов о том, что он портной, у него никогда не было, ни на какую работу, — он обошел несколько мастерских, — его не брали, и только в одной из них закройщик ему поверил и уговорил начальство его принять, конечно, не закройщиком, но вскоре этот же закройщик порекомендовал Григория Семеновича на должность закройщика в другую мастерскую. Там Григорий Семенович и работает.

— Iнтересна людина, — сказал Григорий Семенович о поверившем ему закройщике. — Правда, трохи балакуча: все цiкавився що до чого в цьому свiтi. Вже пiдстаркуватий єврей, який у свiй час шукав щастя в Палестинi.

— Чи не Дегуль?

— Дегуль. А ви щось шили в нього?

— Нi, не шив. Я з його сином п’ять рокiв провчився в iнститутi.

— З Монею?

— З Монею.

Як там старий Дегуль? Услышав о судьбе старого Дегуля, Григорий Семенович потемнел, закрыл, как при боли, глаза, помолчал, а потом сказал:

— А є ж такi люди, яким саме таке життя потрiбне, iнакше воно довго не трималося б. Що ж це за люди?

— Григорiю Семеновичу, ухвалимо ще трiшки?

— Нi, спасибi. Душа мiру знає.

Зашли с Марийкой в институт. Непривычно тихо. Дальше Григория Ивановича не пошли.

Он сказал, что из нашего курса никого сейчас нет, завербовавшиеся в Сибирь уехали, уже заходят прощаться уезжающие в Москву, приходил Моня Дегуль, просил мне передать привет и что он уезжает в Среднюю Азию. Расспросил и о наших планах.

— Я ж тут у вас за справочное бюро.

Недалеко от института — мастерская, в которой работает Григорий Семенович и мы пошли его проведать. Повернув с Пушкинской к Художественному институту, вскоре встретили Пексу. Последний раз я видел его, когда однажды зашел в институт, в котором он работал и учился, и отыскал его в какой-то лаборатории. Познакомив меня с сотрудницей — удивительно красивой девушкой, Пекса вышел со мной из лаборатории, и мы в каком-то полутемном коридоре поговорили. Теперь я познакомил его с Марийкой, и оказалось, что и Пекса женат — на той красивой сотруднице, с которой меня знакомил. Они ждут ребенка, и перед самой войной Пекса отвез жену в Полтавскую область к ее родителям. Из-за плохого зрения Пексу в армию не берут. От жены никаких известий, очень возможно, что там уже немцы. И Пекса не знает что делать: эвакуироваться с институтом или дождаться немцев и отправиться к жене. Он смотрел на меня сквозь свои толстые стекла, и мне в его взгляде читалось: а как бы ты, старый дружище, поступил на моем месте? И я смотрел в его глаза и надеялся, что он поймет мой ответ: ты же невоеннообязанный, зачем же вам бедствовать вдали друг от друга? На его лице появилась улыбка, которую называют горькой, мы впервые обнялись, и он так меня стиснул, что мне стало больно, и мелькнула мысль: как бы и я не стал невоеннообязанным. На том и расстались. Когда подошли к мастерской, я попросил Марийку: давай еще немного походим.

От Григория Семеновича Марийка отправилась к Саше Горохиной, а я к Толе Мукомолову. И на этот раз — уже второй, — я его не застал. Оба раза дверь открыла мать, и оба раза было заметно, что она нездорова. Толин брат — в армии. Родителей о Новикове не спросишь. Ладно, буду провожать ребят — увижусь и с Толей... Ребята уезжали когда я работал в ночную смену. Соученицы поделились впечатлениями. Вокзал. Кромешная тьма. Возле первого пути на широчайшем перроне тесно: уезжают выпускники всех многочисленных, — их больше тридцати, — харьковских вузов, но я думаю — только технических. Толпа быстро затихает, прислушиваясь к стуку колес подающегося состава. Одна за другой медленно проплывают чернеющие пятна раззявленных дверей товарных вагонов. Так символично, так страшно — девочки и сейчас, рассказывая, заплакали... Раздаются команды, переклички... Невидимое в темноте движение... Напряженное ожидание... Гудок, стук колес и все заглушивший прощальный рев из вагонов и с перрона.

Вскоре после объявленной для уголовников амнистии часто слышишь: обокрали квартиру, вытащили из кармана. У Феди Майорова в троллейбусе, где и давки вроде бы не было, вытащили бумажник с деньгами. Федя говорит мне:

— Помнишь рассказик Чехова «Жизнь прекрасна!»? Вот и я радуюсь, что хоть документы целы.