Конспект

Трудность была вот в чем, — сказал Сережа: для того, чтобы забрать не своего ребенка, нужно согласие его родителей, а Гриша еще не вернулся, и кто знает, когда это ему удастся. Приходилось обращаться к Ксении Николаевне. Мы так рассуждали: раз она отдала тебя в детский дом, значит ты ей не нужен, а может и лишний, или она не в состоянии тебя прокормить, хотя в таком случае она могла оставить у своих родителей. Словом, нужно было ее повидать. А как ее искать, не зная, под какой фамилией она живет: Горелова, Кропилина, или вышла замуж и взяла фамилию мужа? Адресное бюро почему-то не имело сведений ни о Кропилине Николае Григорьевиче, ни о Кунцевич Вере Николаевне, а какие фамилии носят младшие дочки Кропилиных, я не знал. Я не чересчур подробно рассказываю?

— Нет, нет! — запротестовал я. — Мне интересна каждая подробность.

— И нам интересно восстановить в памяти всю эту историю, — сказала Клава.

— Особенно мне, — сказала Нина, — мы с Федей тогда еще не жили в Харькове.

— Тогда наберитесь терпения, — сказал Сережа и продолжил рассказ.

Он обратился в управление епархии, — или как оно там называлось, — и узнал, что протоиерей Николай Кропилин служит в Благовещенском соборе вторым священником, в соборе узнал, когда он там служит, и подождал его у входа. Они друг друга узнали, поздоровались. Отец Николай остановился и спросил:

— Вы, наверное, по поводу Пети?

— Да, по поводу Пети. Это правда, что его сдали в детский дом?

— К моему величайшему прискорбию, это правда.

Как же так? Отец Николай взглянул на свои толстые карманные часы, — я их помню, — сказал, что сейчас он должен служить на дому молебен и пригласил Сережу вечером к себе домой.

— Я хотел бы поговорить наедине, — сказал Сережа.

— Можно и наедине. Дома привыкли к тому, что со мной часто говорят наедине.

— Ты не хотел говорить в присутствии семьи? — спросила Клава.

— У отца Николая — давняя репутация порядочного человека, а что собой представляют его младшие дочки — откуда мне знать? — ответил Сережа.

У себя дома отец Николай выглядел расстроенным и, пригласив Сережу сесть, помолчав и постучав пальцами по лежащему на письменном столе толстому стеклу — я помню и это стекло, и лежавший под ним план города Харькова за девятьсот десятый год, — сказал обычную в таких случаях фразу:

— Я вас слушаю.

— Я хотел бы знать, почему Петю отдали в детский дом? — Такими словами, но более жестко повторил Сережа вопрос, заданный еще возле собора.

— Сергей Сергеевич, мне стыдно говорить, — ведь я давно уже не наивный юноша, — но дело в том, что Ксения нас обманула, можно сказать — обвела вокруг пальца. Она сказала нам, что поступает здесь, в городе, воспитательницей в детский дом и что ей дают комнату, в которой она будет жить с Петей и даже сможет получать для него питание. Судите сами, какие у нас могли быть возражения или подозрения? Она, действительно, устроилась в городе воспитательницей в детском доме, но Петю отвезла в другой детский дом — где-то за городом. Допустим, ее саму обманули, не выполнили обещанного — не дали комнату, отказали в питании, все может быть. Но это не причина, чтобы мальчика отдать в приют, да еще при живых родителях. Петя жил у нас с Ксенией, мог остаться у нас и без нее. Если бы я все это предвидел, я бы, конечно, не допустил, чтобы Петю отдали в приют. И причина у нее, конечно, была другая. — Отец Николай замолчал, задумался, потом, как бы очнувшись, спросил:

— Я не ошибаюсь в предположении, что вы хотели бы Петю взять к себе? Если бы это вам удалось! — вдруг вырвалось у него. — К внуку я привык, жили мы с ним дружно, но я буду рад, если вы выручите его из приюта. Он с такой охотой, даже радостью ездил к вам из Сулина! Если бы только это вам удалось!

— Вы не ошибаетесь. Старики Гореловы и мы с Лизой, действительно, хотели бы взять Петю к себе, тем более что мы ждем возвращения Гриши, но чтобы забрать Петю из детского дома, нужно согласие его родителей. Гриша еще не вернулся, значит, — согласие Ксении Николаевны. Я разыскал вас, чтобы узнать ее адрес.

Отец Николай молчал и явно чем-то мучился. Наконец, он сказал:

— У нас нет ни ее адреса, ни адреса детского дома, в котором находится Петя. Она наотрез отказалась дать нам эти адреса.

— Даже так? А не скажете — чем это вызвано? Такое к вам отношение?

Теперь мы уже знаем, чем. Фантазиями, очередными фантазиями, которым она подвержена. Она поддалась новому веянию, — к сожалению, не одна она, — считает, что большевики во всем правы, разделяет их взгляды, оправдывает их методы и сама не гнушается к ним прибегать — пошла же она на прямой обман, чтобы отдать Петю в детский дом. Для того, — во всяком случае, так она говорит, — чтобы ее сын вырос новым человеком. Думает, что в детском доме из Пети сделают настоящего большевика, там, видите ли, коллектив, — и не хочет, чтобы мы с ним виделись, потому что мы — люди отсталые, будем дурно влиять на Петю и помешаем его правильному воспитанию.

— Это ужасно! — сказал Сережа и, помолчав, повторил: ужасно. Она сама вам это все сказала?